Константин Станюкович - В мутной воде

Эта цифра, произнесенная с таким выражением, с каким обжора говорит о любимом кушанье, оживила на минуту общество. Все взгляды устремлены были на рассказчика, и Венецкому показалось, что во всех этих взглядах мужских и женских глаз мелькнуло едва заметное выражение зависти, что этот значительный куш достался счастливице.

Тем не менее все, разумеется, сочли долгом выразить по этому поводу свое соболезнование, что у нас это возможно и что бедные солдаты, пожалуй, будут страдать.

«Оставили бы в покое хоть солдат!» — подумал Венецкий, слушая все эти разговоры.

Рассказ о трехстах тысячах вызвал подобные же рассказы. Один пожилой господин с седыми бакенбардами, с необходимыми оговорками и несколько понизив тон, рассказал таинственную историю о том, как другой известный подрядчик устроил дело и сколько он за это заплатил нескольким лицам, которые помогли ему.

Снова общее соболезнование, что «у нас возможны такие дела», и снова Венецкому показалась глубина лицемерия за всеми этими либеральными возгласами.

— Все это изменится… Война очистит атмосферу… О, она непременно изменит наши нравы! — либеральничал молодой человек, первый рассказавший историю о трехстах тысячах и потому чувствовавший себя некоторым образом героем журфикса. — Освобождая наших братьев, мы, конечно, освободимся и сами от наших пороков…

Катерина Михайловна зааплодировала этой тираде и попросила гостей перейти в гостиную.

— А что же вы, Алексей Алексеевич, такой угрюмый?.. Что с вами? — проговорила она, понижая голос. — Уж не влюбились ли вы, а?..

Венецкий вспыхнул до ушей, и Катерина Михайловна, усадив его возле себя, уж предвкушала удовольствие быть поверенной тайны сердца, чтоб иметь право утешить этого «неопытного юношу», но юноша как-то односложно отвечал на ее вопросы.

— Вы приезжайте ко мне запросто… Знаете ли, утром, Венецкий… У вас здесь никого нет, а я женщина немолодая, и если у вас горе, скажите его мне… Мы, женщины, умеем обращаться с чужим горем…

Она проговорила эти слова участливо и снова взглянула на Венецкого как-то так странно, что Венецкий отодвинулся и заметил:

— Я скоро еду на войну.

— Вы? Да ведь вы не хотели.

— Назначили…

— О бедный юноша! — прошептала Катерина Михайловна и пожалела, что с юношей нельзя будет пококетничать. — И скоро едете?

— Через три дня.

— Вы заедете проститься, и мы еще с вами поговорим, а теперь, извините, я вас оставлю… Надо занимать скучных гостей…

Венецкий прошел в кабинет, поздоровался с Распольевым, игравшим в карты, послушал и в кабинете все те же речи о сорванных взятках, о бедных солдатах и о том, что война очистит атмосферу, и уехал в первом часу, дав слово Катерине Михайловне непременно заехать к ней проститься.

Когда он приехал к Палкину я вошел в общую комнату, то застал Неручного, мрачно сидевшего за бутылкой пива…

По соседству за отдельным столом пировали два господина, невольно обратившие на себя внимание Венецкого. Один из них, господин в статском платье, но смахивавший манерами на военного, громко разговаривал, энергично жестикулируя, с господином в интендантской форме. Перед ними стояло несколько пустых бутылок. Оба они находились в сильно возбужденном состоянии.

— Субъекты любопытные! — обронил доктор, указывая глазами на соседей. — И какие патриоты!

— Да… Ты брат, Бакшеев, счастливая скотина. Этакое место получил… Ведь там все золотом. Зо-ло-том! — говорил, заливаясь громким хохотом, статский господин, с каким-то особенным выражением произнося слово «золотом».

Венецкий взглянул на господина. Плотная фигура, красное энергичное лицо, длинные усы, эспаньолка и пара маленьких юрких глазок, бегавших беспокойно с предмета на предмет, не представляли большой привлекательности.

— Ну, уж ты, Дашкевич, и расписал! — кокетничал господин лет сорока, с пухлым, самым обыкновенным лицом, наливая стаканы. — Не Голконда [12] Развалины города и крепость в Гайдерабаде в Индии; всемирную известность Голконда приобрела своими алмазами. Слово это употребляется теперь как синоним неисчерпаемой сокровищницы. какая-нибудь. Тоже, пожалуй, и кровь придется проливать. Мало ли там разных башибузуков.

— Ха-ха-ха!.. Ты мне, интендант, сказок-то не рассказывай… Я сам сербскую кампанию делал и с Мак-Клюром организовал кавалерию этим подлецам. Я этих башибузуков знаю не хуже, чем тебя… Зачем тебе к ним идти?.. Ты сзади… И ведь все золотом. Зо-ло-том… Ведь вот справедливость!.. Я — благородный человек, пострадал за правду, до сих пор рана вот тут (усатый господин хлопнул по своей ноге со всей силы) говорит о себе, и вместо благодарности — под суд, а ты, интендантская крыса, будешь все золотом… Золотом… Товарищ! — воскликнул вдруг он, обращаясь к Венецкому. — Скажите, где же правда?

С этими словами он поднялся и подошел к Венецкому.

— Позвольте познакомиться… Отставной ротмистр Дашкевич… Верно, слышали. У князя Милана кавалерией командовал, а теперь на подножном корму, как будто вроде капитана Копейкина [13] Во второй части «Мертвых душ» Гоголь рассказывает о капитане Копейкине, который потерял на войне руку и ногу и, не имея никаких средств для существования, тщетно добивался пенсии. .

Через несколько времени оба эти господина придвинулись к нашим приятелям и настоятельно просили выпить в честь войны. Неручный весело смеялся, слушан пьяный лепет этих двух господ, и спросил:

— А отчего, ротмистр, вы пострадали?

— Самое пустое дело… Так, глупости одни, а подите ж…

— Он с подъемными не так распорядился! — хихикнул интендант, подмигивая как-то скверно глазом.

— Молчи!.. Не в подъемных тут дело, а тут дело чести… Выслушайте, господа, и скажите, нарушил ли я честь. Служил я в драгунах, но на Кавказе надоело, — все Кавказ да Кавказ, — и подал я перевод на Амур. Перевели, выдали, как следует, подъемные, двойные прогоны… Я собрался было ехать и доехал до Москвы, но в Москве застрял…

— Одна блондинка его увлекла!.. — вставил интендант.

— Блондинка или брюнетка, а ты не перебивай… Я, слава богу, много перевидал и блондинок и брюнеток! — улыбнулся он, залихватски покручивая усы… — Это точно одна прехорошенькая блондинка… в вагоне познакомились… Однако все-таки еще деньги оставались, и я доехал бы, как вдруг сербская война… Ну, думаю, теперь не время о деньгах думать, когда бедные братья в опасности… Я человек решительный… Узнал, что набирают добровольцев, отправился в комитет, получил деньги и марш в Белград… Там явился к Милану, и стали мы с Мак-Клюром организовывать кавалерию. Когда кончилась война, вернулся я в Россию. Вдруг узнаю, что я уволен от службы и отдан под суд за то, что не возвратил денег… Это как вам покажется, а?..