Константин Станюкович - В мутной воде

Он выпил стакан вина и продолжал:

— И вот шесть месяцев я страдаю… Подавал прошение о принятии меня вновь на службу, на имя военного министра, но движения никакого… А написано было от души. Прежде, говорю, позвольте, ваше высокопревосходительство, умереть за отечество, а потом судите мои кости… И нет никакого ответа. Чинодрал там один — каналья какая-то! — еще посмеивается, когда я пришел к нему. «Прежде, говорит, дело ваше кончите, а потом умрите…»

— Да ты бы деньги представил, — ехидно вставил интендант. — Тогда и препятствий никаких…

Ротмистр выпучил сперва глаза, а потом захохотал:

— Это как же вернуть их?.. Из-за этих каких-нибудь восьмисот рублей и сиди тут сложа руки, когда внутри тебя огонь.

Он мрачно обвел глазами, снова выпил вина и заметил:

— Обидно! Если бы вы знали, как обидно!.. Но меня не остановишь, нет! Я к господину военному министру явлюсь и скажу, что теперь, когда предстоит святая борьба, когда каждый русский старается лечь костьми, я не могу из-за каких-то восьмисот рублей оставаться здесь. И ведь все из-за своего же благородства… Писарек в министерстве говорил мне: «Если бы вы, говорит, ваше благородие, тогда в Москве свидетельство о болезни выправили, так никаких бы затруднений не вышло…»

— Уж лучше бы тебе в Сербии оставаться… — заметил интендант.

— Конечно, лучше… Там меня все знают. И Милан знает, и министры все. Только, по правде вам сказать, господа, трусишки они все, ей-богу, трусишки… Помните вы, скупщина у них там бунтовалась одно время, и министры не знали, что делать. А я в ту пору в Белграде был. Я и прихожу к Ристичу и говорю ему: «Позвольте, говорю, господин министр, обладить это дело и вашу скупщину разогнать… Я с тридцатью казаками мигом ее… И без пролития крови, а с одними нагайками». — «Нельзя, говорит, — конституция», и сам смеется… «Очень, говорит, благодарен за ваши добрые намерения, но нельзя…» — «Да помилуйте, говорю, чего тут нельзя? Я живо разгоню, а потом вы опять вашу конституцию объявите…» Однако не дали, а я бы, ей-богу, с тридцатью казаками всю их скупщину кверху тормашками поставил!..

Он говорил об этом простодушно, словно бы изумляясь глупости министра, не позволившего ему разогнать скупщину.

— Так скупщину и не разогнали? — заметил доктор.

— Так и не разогнали. А вы, господа, что же не пьете?.. Это не по-товарищески… Мы вот с этою свиньей уже пьяны, а вы только поглядываете. Это как же…

Он вдруг как-то подозрительно взглянул пьяными глазами на доктора, налил дрожащею рукой вино в стаканы и, поднимая свой стакан, запел пьяным голосом. Интендант стал подтягивать и умиленно поднял кверху свои масляные глаза. Публика с недоумением обернулась в их сторону.

— А вы что же, господа?..

Начинался скандал. Ротмистр стал было приставать к доктору, но, по счастью, к ротмистру в это время подошел какой-то господин и стал целоваться с ним.

— Молодец… Ура!.. Ур-ра!.. — закричал господин, тоже совсем пьяный.

— Ур-ра! — подхватил басом ротмистр. — Умрем все, но не посрамимся вовеки… Человек, шампанского!.. У интенданта теперь много денег… Все золотом. Золотом!

Публика, бывшая в комнате, стала потихоньку уходить. Наши приятели тоже поспешили выйти.

— Вот вам алчущие войны! — заметил доктор, когда они вышли на улицу. — И таких, кажется, более всего… Ну, до завтра… Завтра ведь едем?

На другой день Елена сидела в кабинете у отца и прислушивалась к звонку. Матери, по обыкновению, не было дома, и на вопрос ее — где мать, старик улыбнулся грустною улыбкой и ответил:

— С утра уехала. Твоя мать редко бывает дома. Скучно дома с таким стариком…

Елена обняла отца и рассеянно слушала последние новости о военных действиях.

— Ждешь? — улыбнулся старик.

Она покраснела и прошептала:

— Последний раз, папочка…

— Последний ли?.. Ты, Леля, помнишь, я тогда говорила последний… Ну, ну… не буду…

Раздался звонок. Елена встрепенулась и смотрела на дверь. Через минуту Вепецкий вошел в кабинет.

Он был рассеян и почти ничего не говорил. Старик пробовал было шутить, но шутка не выходила. Всем было тяжело. Он тихо вышел из кабинета. Елена и Венецкий остались одни.

— Я исполнила вашу просьбу… приехала! — сказала Елена.

— Благодарю вас, Елена… Елена Арсеньевна! — поправился он. — Я этого никогда не забуду…

Он крепко сжал ей руку и грустно взглянул ей прямо в глаза…

Они говорили мало… И о чем им было говорить? Елена жадно глядела на Венецкого, словно бы желая запечатлеть в памяти его милые черты.

— Вы ведь будете писать папе?

— Буду…

— И если что случится… вы напишете?

— К чему, Елена?..

— Послушайте, не уезжайте отсюда таким… Скажите мне еще раз, что вы простили меня.

— О боже мой! и вы думаете, что я сержусь на вас?..

Он прильнул к ее руке, и слезы брызнули из его глаз…

— Пора… пора! — проговорил он, вставая. — Прощайте, Елена… Прощайте, ненаглядная моя!..

Она бросилась к нему на шею.

Когда вошел старик, у обоих глаза были красны от слез. Сам старик усиленно моргал глазами, стараясь не плакать.

Он обнял Венецкого, крепко поцеловал его и шепнул ему:

— Уходи, голубчик… Уходи… Ты видишь, что с ней?..

Венецкий еще раз взглянул на Елену и хотел было уйти, но она бросилась к нему, схватила его за руки и прошептала:

— Я люблю вас… Я люблю тебя, мой милый… Знай это…

И с этими словами она, как подкошенная травка, упала к отцу на руки.

Ее усадили на диван. Старик суетился около нее и сердито взглянул на Венецкого. Венецкий понял взгляд старика и тихо вышел из кабинета.

— Уехал? — тихо прошептала Елена, приходя в себя. — Ах, папа, дорогой мой, если бы ты только знал, как я люблю его!

Чепелев утешал свою дочь и долго еще сидел около нее, гладя сморщенною рукой голову своей бедной девочки…

В тот же самый вечер на вокзале Николаевской железной дороги старая Матрена провожала Неручного и Венецкого. Старуха едва удерживала слезы, глядя на доктора, и когда наконец пробил второй звонок, Неручный крепко обнял ее и сказал:

— Ну, Матрена, прощайте, голубушка. За все спасибо вам… Никогда не забуду, как вы берегли меня. Смотрите за квартирой, а если… мало ли что может случиться… умру, продайте все и возьмите себе деньги.

Матрена зарыдала.

Неручный еще раз поцеловал старуху и быстро вошел в вагон.

— Алексей Алексеевич! — вдруг раздался сзади знакомый голос.

Венецкий обернулся. Старик Чепелев торопливо шел к нему.

— Еще не опоздал, слава богу… Приехал проводить тебя!.. Смотри же, пиши мне и, если что случится, дай знать… ты ведь сам знаешь, как я тебя люблю… Да вот возьми этот образ на память… Носи его… Леля прислала!.. — проговорил старик, сунув в руку Венецкому маленький образок.