Константин Станюкович - В мутной воде

— От этого такое всеобщее возбуждение. Вы увидите, как Петербург возбужден, а о провинции и говорить нечего: там, судя по газетам, ждут и не дождутся.

— Ах, не верьте, пожалуйста, — стал убеждать Венецкий с юношескою горячностью, — не верьте! Я, впрочем, не знаю, как в других местах, но там, где стояла наша батарея, я никакого возбуждения не замечал… В деревнях и не знают ничего о войне… В уездном городе, впрочем, разные барыни действуют… Говорят, устраивают комитеты, но денег никто не дает, а рассчитывают все, что мужики дадут… Вот тоже приезжали интендантские чиновники. Те тоже ждут не дождутся войны! — усмехнулся он. — И вообще, больше всех кричат те, кому не придется идти на войну… А впрочем, быть может, я и ошибаюсь…

Он замолчал, сконфузился и, поправив очки, как-то задушевно промолвил:

— В деревне и без войны забот много. Как вы думаете, Катерина Михайловна? Вы это должны знать: вы ведь все детство в деревне прожили.

— Вот вы какой? — усмехнулась Катерина Михайловна, взглядывая, впрочем, приветливо на оживленное лицо Венецкого.

«И недалек, и, должно быть, трус!» — подумал Распольев, презрительно усмехнувшись на последние слова Венецкого. Они ему показались совсем бестактными.

А Венецкий ничего этого не замечал. Улыбаясь своею добродушною улыбкой, он протянул руку Катерине Михайловне, извинившись, что торопится.

— Смотрите, Венецкий, приезжайте к нам! — говорила Распольева, пожимая ему руку. — Я вас переделаю, а то провинция совсем вас испортила… Нельзя же в самом деле быть таким! — кокетливо улыбнулась Катерина Михайловна. — Помните, в деревне… вы тогда были послушным мальчиком… Вероятно, станете слушаться старых друзей и теперь? — лукаво добавила она, понижая голос.

При этом намеке Венецкий вспыхнул до ушей и как-то серьезно заметил:

— Тогда я был мальчик, Катерина Михайловна!

Распольев холодно простился с Венецким и не пригласил его. Когда тот отошел, он заметил жене:

— Охота тебе была приглашать его…

— А что?

— Он такой… такой блаженный…

— Как ты сказал… блаженный?

— Да как же! Как-то странно жмет руки, говорит монологи, а сам сияет…

— Венецкий, Никс, неглупый и хороший мальчик. От него, правда, веет счастьем, но, верно, он счастливый человек, а нынче счастливые люди так редки!

— Просто веет глупостью, — недовольно заметил Распольев…

И, помолчав немного, прибавил:

— И такие офицеры у нас перед войной. Нечего сказать, хороший пример для солдат! Удивительно нужно было приглашать его! — снова повторил он, не глядя на жену.

Катерина Михайловна промолчала и не вступилась за Венецкого — недаром она нередко называла мужа своего «благоверным Отелло». Она только тихо усмехнулась и подумала, что Венецкий, несмотря на свои странности, все-таки очень интересный молодой человек, которым следует заняться и направить на путь истины.

«Это будет так весело!» — И она вспомнила, как в деревне, — Катерина Михайловна была тогда еще молоденькою девушкой, — она кокетничала с Венецким, когда он был совсем юноша, и как он, бывало, мило краснел, взглядывая на нее украдкой.

«Он и теперь еще такой румяный… юный и… наивный!» — подумала она, поднимая глаза на степенного Никса и мысленно сравнивая его желтоватое, сухое чиновничье лицо со свежим лицом офицера.

Да, она непременно им займется, а то этот восточный князь, который часто у них бывает, хоть и красив, но уж очень глуп.

Катерина Михайловна верно заметила, что от Венецкого веяло счастьем. И теперь, когда Венецкий, примостившись бочком между двумя чемоданами, трясся по мостовой, добродушная улыбка не покидала его лица.

Что-то симпатичное, сразу располагающее было в этом опушенном светло-русою бородкой молодом, свежем лице. Назвать его красивым было нельзя: черты лица были неправильны, крупноваты, но какая-то внутренняя красота светилась в карих небольших глазах, мягко и умно глядевших из-под очков. Такие лица сразу внушают доверие. Глядя на него, так и хотелось сказать: «Вот честное лицо!» Именно честное.

Венецкий весело посматривал вокруг, не обращая никакого внимания ни на толчки, ни на мокрые хлопья снега, которыми на первых же порах встретила его петербургская весна, ни на то, что извозчик распустил вожжи и плелся мелкою рысцой.

Мысли его заняты были другим.

«Я думаю, Елена и не ожидает, что я приеду так скоро. Я и сам не думал… То-то она обрадуется». Она ведь любит его, и теперь, когда он устроится, можно серьезно подумать о свадьбе. Отец, конечно, не будет против, вот разве мать?.. Она такая несимпатичная женщина, ее мать, но, впрочем, Елена не обратит внимания на мать…

И он мечтал, как они устроятся, как они будут жить вдвоем. Особенных требований у них нет и не будет… Она такая умница…

— Как хорошо будет! — невольно вырвалось у него. Тут вспомнил он разговор на вокзале и тихо усмехнулся.

«Зачем рваться? Пошлют, — не ударю лицом в грязь. Умереть придется, — умру не хуже других… Но зачем проситься умирать… Солдаты не просятся… Правды в чих, видно, больше, чем в нас!»

Светлою картиной проносились воспоминания, чередуясь с самыми розовыми надеждами.

Он вспомнил первую встречу с Еленой в деревне. Он только что окончил тогда курс в академии, приехал летом к матери и познакомился с соседями, у которых была молодая дочь.

— Славная у меня мать! — горячо прошептал он, и какими-то мягкими, нежными красками рисовалась ему картина детских лет. Он всем обязан ей, этой честной, доброй женщине. Отца он совсем и не знал (отец рано умер), но зато как же он любил мать! Да и как было не любить ее! Он вспомнил те хорошие минуты, когда она, бывало, засматривала в его ребячье лицо, тихо улыбаясь своею ясною улыбкой… Он вспомнил, как она умеет жить для других, и снова порадовался, что у него такая чудесная мать живет в маленькой деревушке.

— И Елена славная! — прошептал он. Перед ним пронесся чудный июньский вечер прошлого лета… Он и теперь, казалось, вдыхает аромат густого заросшего сада, где вдруг у него сорвалось признание… И как это случилось, ему и теперь не верится… Она тоже шептала ему ласковые слова и не удивилась признанию.

Как и все влюбленные, Венецкий глядел теперь на все светлыми глазами и окрашивал свои воспоминания в мягкие розовые краски.

— Вот тут, барин, превосходные комнаты! Все хорошие господа останавливаются! — заметил извозчик, останавливая лошадь у большого дома на Литейной.

— Ну и ладно! — промолвил Венецкий, вылезая из дрожек и приятно потягиваясь.

— Пожалуйте наверх, в третий этаж! Превосходные есть номерочки! — говорил швейцар, накладывая руки на чемоданы.

Венецкий поднялся в третий этаж, вошел в темный коридор, где сразу его обдало едким специфическим запахом петербургских меблированных комнат, и занял скромную комнату.