Наталия Медведева - Ночная певица

Что ты плачешь, что твой сын-подлец совсем о тебе не заботится?! Что ты сделала, чтобы он хотел вернуться в твой дом, полный внимания, которое заключается не в стирке его вонючих носков, а в умении поговорить с человеком. В умении создать атмосферу для откровенности. Твой сын в детстве никогда не видел тебя беседующей с мужем, его отцом. Не видел он вас заботливыми друг к другу, в обнимочку. Чего же ты от него хочешь, раз не научила ты его этой заботе?! Он тебя помнит из детства - орущей, очумевшей и вечно бегущей куда-то!

А вы, семьи из бабушки, мамы, тетушек и племянниц, - каких дочерей вы воспитываете? Мужененавистниц! Все их детство вопя о "мерзком мужике", о том, что "мужик ни на что не способен" и "без мужика лучше - не стирать его вонючее белье, козла этого!" Что за стервы вырастут из ваших доченек! Ой как их пи...дить будут эти "мужики-козлы", и правильно сделают!

Отмороженные! Двадцать первый век на носу, вашу мать! Да, именно мать имеет формирующее влияние на ребенка. Что же вы можете сформировать, если у самих вас все искажено - и любовь, и секс, и добро, и зло, и радости, и горести! Если вместо стремления к гармонии инь и ян, мужского и женского, вы только стремитесь заграбастать все в свои ненасытные руки и доить, доить, доить! А давать? Ой, что я! Давая, вы делаете из этого просто героический поступок, самопожертвование, которым неустанно и попрекаете, напоминая, повторяя, что "я тебе дала!" Отомороженные, сами-то вы от "давания" в любом смысле этого действия удовольствия не получаете?! Так размораживайтесь же! Ей-богу! С 8 Марта!

Марго Фюрер*, 1995 г.

В БАНЕ

Дни профессиональных встреч

женщин-писательниц

(сатирическое воспоминание)

В "Литературке" критика на сборник женской прозы... В парижском магазине "Глоб" антология жен-ской поэзии... Молодая женская проза... А старая?.. Встречи женщин-писательниц... В мозгу у меня срабатывает какой-то механизм и выдает картинку - моя любимая баня на рю де Розье в Париже, по средам и пятницам... в женские дни...

В бане этой всегда удивляли меня толстые тетки. Они обычно сидели не в парилках, не в душах, а наверху, в буфете, и играли... в карты! Обернутые в халаты, выдаваемые баней, они гоняли чаи, тянули пиво и трескали рюмочки кальвадоса. Хорошо закусывая. Внизу же, уже голые, размещались женщины более приемлемых размеров.

Там была такая комнатка-зальчик, между двумя парилками, где можно было рассесться в кружок и... дремать, отдыхая, либо общаться. Голыми. Либо сидеть на скамеечке вдоль стены и... наблюдать. Что я и делала.

Там было столько жоп, ляжек, грудей, подмышек, лобков, волос, обритых частей, волосатейших, толстых, жирных, розовых и серых, складчатых и костлявых, животов, животов, животов... Плоских, округлых, вдавленных и выпирающих полушарий... Те, кто был "ничего", обычно друг друга осматривали оценивающе. А те, кто "совсем никуда", лежали, развалившись на шезлонгах, и почесывали себе всякие... И самыми горластыми и ногастыми были, конечно, американки.

Ну... ладно, там, кто как мылился-терся... интересней было потом видеть этих же самых женщин одетыми. Получалось как в кино - молниеносная смена кадров на экране мозга: одета-гола, одета-гола, одета-гола. И не просто одета, а со знанием о какой-то ее особенной тайне...

И вот меня пригласили на эти самые дни профессиональных женщин-банщиц... тьфу! писательниц! Но не в качестве последней - т.к. вышла у меня к тому времени всего одна книжечка, - а как переводчицу. В помощь профессиональным бан... ну, ясно.

В одном из залов Франко-Советского, а ныне Пушкинского, центра за круглым столом и расположились. Писательницы вплотную к столу, а переводчицы чуть позади. Но переводить особенно было нечего. Русские женщины все равно говорили о своем! Между собой. И только время от времени просили резюмировать: "Чего она сказала?.. А-а-а... Ну, ладно...", продолжая свою беседу о том, как чего-то надо... помыть! одеть и... можно класть трахать. Эта "кто-то" и ее мать, о ком беседовали, были ужасные грязнули... Американки тем временем, как всегда лидирующие, восхваляли героиню нового романа знаменитой Алисон Лури. Возраст самой писательницы был не ясен, но всю почти жизнь она посвятила борьбе за права женщин, за их освобождение из-под гнета... и пиком этой борьбы стал как раз последний ее роман, где она выводит на авансцену женщину за сорок пять. К всеобщему удовольствию присутствующих. "Надоели уже эти длинноногие гадкие утята!.. Реальности... Живых людей... Взрослая женщина... Хватит этих красоток-акселераток!" - наперебой вскрикивали довольные писательницы. Я немного спряталась за спину той, для которой переводила, - Победа Столярова была обладательницей как раз такой спины, как и женщины, что в бане сидели в буфете... Мне еще не исполнилось к тому времени тридцати. И героиня моего романа была девчонкой 14-15 лет, так что присоединиться к восторгам дам средних лет я не могла. Алисон Лури криво улыбалась. Но не от того, что стыдилась похвал, а просто у нее была такая улыбка, заработанная, видимо, длительной борьбой.

Когда очередь за круглым столом доходит до русских, то слово берет женщина, отмеченная в программе как знаток жизни рабочих. За старательным переводом моей соседки-переводчицы я никак не могу понять, о чем речь. "Совки и лопатки... лопатки и совки..." и что-то о Тургеневе... или о Чехове... О похоронах, что ли? Но я тоже старательно перевожу американской писательнице: "Шовл энд скупс... скупс энд шовл..." А, она рассказывает о сохранении домика Чехова! Или Тургенева? Как рабочие с совками и лопатами ночевали в нем, протестуя его сносу. Присутствующие парижские писательницы почему-то не говорят, что у нас тут не то что домиков знаменитых писателей не сохраняют, доски мемориальной нигде нет - ни Селину, ни Жене, что ателье Мэн Рэя продается, что... Ладно, я переводчица.

Победе Столяровой, видимо, надоела вся эта интеллектуально-гуманная болтовня. Тем более что ее дебют приветствовал Сергей Михалков, отметив, что ее сила в деталях, так что она переходит на эту самую деталь современной советской жизни: "Все наши русские женщины хотят выйти замуж за иностранца". Кстати, это из ее творчества я почерпнула, что подбородок надо подвязывать жесткой тряпочкой! Она меж тем оборачивается на меня, оглядывает и спрашивает: "А ты как здесь очутилась?!" - думая, может быть, использовать меня в новом произведении: "...на ней была мини-юбка и чудные чулочки чуть выше коленок... замуж она вышла за еврея и уехала с ним в Америку..." В одном этом предложении детали сообщат очень много: чулочки такие модны в восьмидесятые в Париже, то есть девушка, уехав, как и множество ее соплеменниц в Америку через Израиль, и Америку, и еврея бросила, вернувшись на старый континент!