Ноах Мельник - На виду у всех

Ночью я подошел к дому на небольшом хуторе, легонько постучал в окно.

- Василь, нехта ходзиць по надворку, - отозвалась женщина с печи.

- Дайте немного хлеба, - попросил я.

- Иди отсюда, нельзя давать вам хлеба.

- Дайте хлеба, а то хату подпалю.

Молчат. Больше пожара боятся нарушить приказ немецкого командования. Как ни горько и обидно, но я не способен выполнить свою угрозу - зажечь дом, в котором живут люди. Но Всевышний пожалел меня, днем в лесу я обнаружил забытую пастушью торбу, а в ней - буханка хлеба. Хлеб размок от дождей, но для меня это целое сокровище.

Сыро, туман. Холодные капли падают с деревьев. Мокрая одежда не согревает даже на ходу. Временами начинаются галлюцинации. Мне казалось, что я вижу родной дом, чувствую исходящее от него тепло. Но через несколько шагов из тумана вырисовывалась сосна со сломанной вершиной или ставшие в круг ели, и прежнее видение исчезало.

К обеду туман рассеялся, лес расступился перед обширным болотом. За болотом виднелась темная стена леса. Оборвавшаяся у воды колея свидетельствовала, что в сухое лето проезжали к тому лесу на телегах. Перепрыгивая с кочки на кочку, я медленно продвигался вперед. Иногда нога соскальзывала с кочки, и я оказывался по колено в воде. К счастью, грунт под водой был плотный.

Уже темнело, когда я добрался до леса. Там росли могучие сосны и ели. Вокруг бурелом. Видно, люди давно не посещали это место. На ночлег устроился в яме под вывернутой ветром елью. Мощный пласт дернины и сплетенных корней упавшего гиганта нависал над ямой, защищая ее от ветра и дождя. В яме было сухо и тепло. Я завидовал медведю: лежал бы в этой берлоге всю зиму до теплых лучших дней и кушать не надо. Всю ночь лил дождь, а утром оказалось, что вода поднялась. Напрасными были попытки уйти с острова.

Днем небо прояснилось, и начало подмораживать. Ночью мороз усилился. Я несколько раз просыпался от холода, выползал из берлоги, и бегал вокруг, чтобы согреться. К утру вода покрылась льдом, и мне удалось выбраться на сухое место. Лес оказался светлым сосняком без подлеска. Лишь смерзшийся вереск шуршал под ногами.

Надо возвращаться, в этих безлюдных болотах я погибну. Теперь я отсыпался в крестьянских погребах. Из-за близости грунтовых вод погреба всей деревни располагались на бугре за околицей. Ночью туда уже никто не наведывался. В погребах было тепло и сухо. Подкреплялся заготовленной на зиму морковью и брюквой.

Почему-то направился я в свои Ляховичи: а вдруг весь кошмар последнего года мне приснился и дома меня ждут родные? Пользуясь ранними осенними сумерками, я незамеченным пробрался к дому. Наш огород густо зарос вы

сокими сорняками. Отсюда, оставаясь незамеченным, можно было наблюдать за тем, что делается в соседних домах. В нашем доме - темно и тихо. Но рядом в доме светились все окна, как в мирное время. Оттуда то и дело выбегали немецкие солдаты, слышна была громкая немецкая речь. Было довольно тепло. Накрывшись байковым одеялом, я согрелся и задремал.

Проснулся за полночь. Огни в соседнем доме погасли, сквозь редкие тучи проглянула луна. Согнувшись и озираясь по сторонам, я подкрался через наш двор и вошел в дом. Из прежней обстановки ничего не сохранилось. Во всех комнатах - нары в два яруса. На них свежая солома. Видно, одни солдаты уехали, а другие еще не прибыли. До утра я проспал в тепле среди родных стен. Не хотелось думать, что ночью могут нагрянуть немцы. Эта последняя ночь в своем доме придала мне силы бороться за жизнь, которую официальный Берлин у меня уже отнял.

На рассвете я постучался к соседям. Это были татары, с которыми евреи мирно жили в местечках в течение многих столетий. Хозяин Якуб Мурзич с трудом узнал меня. Не говоря ни слова, провел в каморку и дал поесть. Оказывается, оставшихся евреев убили в конце лета. Вечером Якуб вывел меня за город, и утром следующего дня я уже был у Володи Таргонского в Баранови-чах. Он советовал идти на запад: за Сло-нимом, говорят, в лесах много партизан.

На полпути в Слоним - Полонка. Задами я пробрался в избу к Аньцутам соседям моих родственников. Они рассказали подробности: евреев Полонки расстреляли весной 1942 года. Бабушка Мерча подожгла свой дом. Спички единственное оружие, оказавшееся у старушки. Она предпочитала сгореть заживо вместе со своим имуществом. Полицаи потушили огонь, а бабушку поволокли на расстрел, притом ее так били, что местами сквозь окровавленное тело видны были кости. Доба где-то спряталась, но, узнав про судьбу семьи, сама побежала к месту расстрела - не хотела жить.

В Слониме полно было немцев, но ни они, ни полицаи не обратили на меня внимания. Ночевал я на чердаке полусгоревшего еврейского дома. За городом лучшей показалась мне дорога, ведущая на северо-запад в сторону Липичанской пущи. По шоссе сновали грузовики с немцами, на мундирах - эсэсовские эмблемы. Но на остановившемся у обочины грузовике заговорили по-украински. Неужели это "украинское войско" в эсэсовской форме? На очередном перекрестке меня задержал украинец-часовой.

- Документы! - потребовал он.

Я вспомнил свой "арийский" паспорт, которым впервые придется воспользоваться. Поможет ли он мне? Солдат внимательно сличил фотографию с оригиналом и отпустил меня. Так же благополучно прошла проверка и в других местах. Но свернуть в сторону от шоссе я уже не мог. На горизонте маячили конные разъезды "украинско-эсэсовской армии". Выходит, опоздал. В октябре 1942 года масса украинских, литовских и белорусских полицаев выплеснулась на дороги Западной Белоруссии. Огромный невод сжимался, гнал партизан в его середину, где их, по замыслам стратегов в Берлине, должны были полностью уничтожить.

Под вечер я зашел к солтысу очередной деревни. Моя легенда: последнее время жил в Слониме, осиротел, иду к родственникам. Солтыс направил меня на ночлег к одинокой старушке. В тот день у нее гостила сестра из деревни Золотеево, за местечком Деречин. Сестра хозяйки предложила мне пожить у нее. Она живёт только с мужем, детей дома нет. Им нужен пастушок. Я, конечно, согласился. Назавтра я запряг коня, усадил старушку и, взяв вожжи, уселся на облучке, как подобает мужику. На выезде из Деречина к нам подошел полицай:

- Здравствуй, мама, кого везешь? - обратился он к старушке.

Она рассказала сыну, что взяла к себе сироту, поскольку она и муж не в состоянии управиться с хозяйством. Полицай зло посмотрел на меня:

- Не надо вам никакого помощника, сами управитесь, а ты, - обратился он ко мне, - пойдешь со мной.

Вскоре мы оказались перед комендатурой местной жандармерии и полиции. В этом двухэтажном деревянном здании размещалось раньше лесничество. Теперь его обнесли высокой стеной из двух рядов бревен, между которыми насыпали земли. Весь участок огородили колючей проволокой. На углах - дзоты с накатами бревен, в амбразурах пулеметы. Гитлеровцы хорошо укрепились.