Виктор Мельников - Кольцо

Лешка скис на глазах.

Поэт посадил его рядом с собой и обнял:

- Учиться надо! Учиться вместе с друзьями и у друзей. Вот ты говоришь: друзья нехороши. Это ерунда. Во-первых, не может быть, чтобы во всем городе не нашлось нескольких человек, близких тебе по духу. Их надо искать. Что у вас, нет музея, библиотеки, Дворца культуры? Наверняка есть. Во-вторых, найдутся еще иные друзья - книги. Не только Пушкин, Лермонтов, Есенин, но и Лорка, Ахматова, Пастернак, десятки других поэтов должны стать твоими друзьями. Конечно, поэзию начала века здесь трудно достать, Гумилева особенно... Но сиднем сидеть тоже нельзя: надо искать выхода на самиздат, что ли...

У Лешки в голове от всего этого каша заварилась. Сидел он, переваривая непонятное: Николай I, Гумилев, "самиздат" какой-то... С одной стороны, вроде бы ясно было, что он, Лешка, потерпел позорное и до невозможности стыдное поражение, а с другой, несомненно, стоит он на пороге неведомой страны. И это серьезно, коли московский поэт беседует с ним почти на равных.

- Я вижу, вы, Павел, хоть и плотник, а человек образованный. - Мать сняла фартук и села напротив. - Хочу вам случай один рассказать. Идем мы однажды поздно вечером с Лешкой по улице. А он останавливается у лужи и говорит: "Мам, гляди, как звезды купаются. Много их, наверно, тут. Им бы поглубже где. Давай снесем их в речку". Это уж довольно давно было. с тех пор я стала за Лешку опасаться. Чудной он у меня. Вроде бы и хорошо, что он на других не походит, а в другой раз глянешь - так и страх берет: а ну как умом тронется... Вы уж мозги-то ему проветрите, а то больно уж он этой своей поэзией увлекся.

- Да вы не пугайтесь за него, - успокоил ее Павел. - У Алексея - дар Божий. Я не знаю, станет ли он поэтом, но одаренность его несомненна. Интересно, в чем она проявится... В принципе, можно и в плотницком ремесле достичь гениальности - таким стать художником, что никому не сравниться.

Некоторое время все молчали. Потом мать спохватилась:

- А что это мы сидим? Ведь ужинать пора. - Она поднялась и стала перекладывать со стола лишние вещи.

И тут упала шкатулка с иголками да нитками, а оттуда, из маленького отделения, вдруг что-то покатилось по полу, сверкая огнистыми проблесками.

- Что это? - спросил поэт.

- Да так... - смутилась мать. - Колечко наше семейное...

- А можно посмотреть? - в голосе Павла звучал неподдельный интерес.

Кольцо

- Ну что ж... Посмотрите, коли охота.

И словно незримая тень повеяла по комнате, когда мать передавала кольцо Волгину.

На первый взгляд было оно совсем простое: ровное, сверху черный лак, разрезанный по всей длине двумя параллельными золотыми бороздками, а внутри - обычное, полированное, только с какими-то буковками. Лешка к нему настолько привык, что уже не обращал внимания. А поэт заинтересовался, да еще как!

- А колечко-то антикварное... - протянул он, изучая пальцами свою находку. - Похоже, первая половина XIX века. Эге, да тут что-то написано! Ну-ка, ну-ка...

Он достал из кармана квадратный необычный кошелек, развернул его, вытащил оттуда маленькую линзу и, прищурив один глаз, принялся всматриваться.

Прошло несколько секунд.

Волгин поднял голову и глянул на присутствующих затуманенным взором.

- А откуда у вас это кольцо, если не секрет?

- Я же говорю - семейное... Бабушкино еще...

- Покупное или дареное?

- Да откуда ж мне знать! - рассмеялась мать. - Меня ведь тогда и на свете не было, коли оно такое старое, как вы говорите.

- А если постараться? Припомните, это важно.

- А ведь и верно... Да, точно! Мама когда-то обмолвилась. Точно, дареное оно!

- Ну, Алексей, поздравляю. Это не просто кольцо - это реликвия. Знаешь, что там написано? По-латыни: "Муза глориам коронат". То есть "Муза славу венчает". И значит, принадлежало оно какому-то поэту. Может быть, даже декабристу: Кюхельбекеру, например, или Батенькову. Каково? Да и не так важно это. пусть даже то был никому не известный поэт-любитель. Но ты от него завещание получил через такую бездну времени. Полтораста лет - ты представляешь?

Лешка сидел открыв рот.

Волгин протянул ему руку:

- На! "Храни кольцо!" - как сказал бы Северянин. Держись за это кольцо, парень. Береги его и ни за что никому не продавай. В нем - твоя судьба, Алексей. Здесь не случайность. Тебе, наверное, Богом предназначено стать мастером своего дела!

Лешка бережно принял кольцо и положил его на краешек буфета.

Утром они вместе дошли до станции. Голова слегка кружилась: вчера легли за полночь, все никак наговориться не могли. На платформе Волгин еще раз крепко обнял паренька - расстались они друзьями.

Лешка вернулся с вокзала в прекрасном расположении духа.

- Ма, а где кольцо? - спросил он.

- Я его не брала. Где ты положил, там и лежит.

- Значит, на буфете должно быть. Но там его нету...

Стали искать, но не нашли. Мать обеспокоенно сказала:

- Ты, Леш, в понедельник поспрашивай Павла...

Подозрение обожгло Лешку - точно током ударило.

- Как же его теперь спросишь? - и он рассказал матери, что Волгин вовсе не плотник, а приезжий из Москвы человек.

- Все ясно! - воскликнула мать и принялась ругать его, но тут же перестала: бесполезно это было.

Лешка сидел белый, как стенка, расстроенный до предела и ничего не слышал, что ему говорили. Мир рушился в его душе. Что же получилось? Сначала оказывается, что Лешка никакой не поэт и ему только еще учиться надо, а теперь выходит, что Волгин, которому он поверил как родному, совсем не тот, за кого себя выдает.

Всю субботу Лешка просидел молча, не евши, не пивши. Утром в воскресенье мать сказала ему:

- Ты бы, сынок, погулял, что ли...

И Лешка отправился бродить по городу. Ходил-ходил и нечаянно на музей наткнулся. Давно уже здесь не был. И, едва увидев музей, вспомнил Волгина. "Нет. Не может быть, чтобы он оказался обычным жуликом. Кольцо небось само собой пропало. Все-таки очень знающий он человек: говорил как специалист. А что, если и в самом деле в музей зайти, как он советовал?"

И Лешка вошел.

Сначала он медленно слонялся мимо знакомых витрин, а затем присоединился к группе, потому что услышал: "А сейчас, товарищи, перед вами выступит Алексей Петрович Феодориди, архитектор, специалист по древнерусскому зодчеству". Лешка слушал его более чем внимательно. А когда экскурсия закончилась, он подошел к архитектору с чудной (как позже выяснилось - греческой) фамилией. Задал ему Лешка вопрос насчет средневековой кладки "в лапу". Феодориди ответил. Тут Лешка ему возразил. Архитектор вылупил глаза:

- А вы, собственно, кто будете, юноша?

Лешка признался.

- А ну-ка, пошли в кабинет, чайку попьем...

Они проговорили четыре часа.

Через месяц Лешка уже работал в отряде Феодориди. С дюжиной таких же ненормальных он скитался по родному краю, отыскивая старинные дома и церкви, фиксируя их, а наиболее ценные перевозя в музей-заповедник. Целый городок формировался при самом непосредственном Лешкином участии. Феодориди прямо вцепился в Лешку мертвой хваткой. Оно и понятно: руки у парня были золотые. А главное - интуиция строительная развита на удивление. Что называется, абсолютный плотницкий слух.