Сергей Михайлов - Рождённый летать

Я не ошибся в своих расчётах. В тот же вечер у меня произвели обыск. Мрачные ребята из местной службы безопасности перевернули всё вверх дном, не забыв как следует перетрясти мою постель и скрупулёзно ощупать стены, но так ничего и не нашли. Что, впрочем, было очевидно - по крайней мере, для меня. Я откровенно смеялся над этими потеющими security, даже не стараясь скрыть своего торжества. Привыкшие к специфическому поведению пациентов клиники, они никак не реагировали на идиотские выходки старожила психушки, каковым я по праву себя считал, и лишь изредка бросали на меня злые взгляды. Потом они ушли.

Меня оставили в покое. Я это понял каким-то шестым чувством, за два с лишним года развившимся здесь, в отгороженной от всего мира камере, до предела. А через неделю, во время очередного посещения туалета, я выловил заветную дверную ручку из бачка унитаза и перепрятал её к себе под матрац.

И вновь потянулись томительные дни ожидания.

Я ждал наступления тёплых дней. Наверное, это желание диктовалось моими снами, в которых я совершал свои полёты исключительно летом. Кроме этого, играли роль и соображения практического характера: осуществить свой первый полёт мне было легче в тёплое время года.

Зима подходила к концу. У меня был запас времени в два-три месяца. Чтобы не растрачивать его попусту в томительном ожидании, я посвятил свой досуг занятиям спортом - насколько, конечно, это позволяли мне условия и малые габариты камеры. Я принял решение, что выйти на волю должен в хорошей физической форме, а не чахоточным полупрозрачным доходягой, едва передвигающим ноги. В результате многочасовых ежедневных упражнений я скоро обрёл утраченную ранее силу и выносливость, а вместе с ними и изрядную толику оптимизма. Уверенность в успехе моего плана больше не подвергалась мною сомнению. Да, нынешнее своё состояние я теперь вполне мог охарактеризовать как "готовность номер один". Внутренне я был абсолютно готов к главному событию моей жизни - к прыжку с каланчи. Прыжку в будущее. Оставалось только ждать.

Это произошло в середине мая. Запахи весны вовсю врывались в полутёмную камеру через крохотное оконце под потолком. Сердце гулко билось в груди со скоростью сто ударов в минуту и переполнялось радостным нетерпением от предвкушения скорой свободы. Я не находил себе места от возбуждения, считая дни, часы и минуты до того счастливого мгновения, когда двери моей тюрьмы распахнутся - навсегда. В один из таких дней со мной и приключился приступ клаустрофобии. Может быть, виной тому нервное переутомление, или реакция на обычное в это время года повышение гормональной активности, только приступ был настолько силён, что я практически потерял контроль над собой. Не в силах совладать с объявшим меня безотчётным страхом, я принялся отчаянно дубасить кулаками в дверь, призывая на помощь хоть кого-нибудь из персонала. Я даже согласен был на инъекцию снотворного - лишь бы снять этот дурацкий приступ.

Избавление пришло совершенно неожиданным образом. Дверь внезапно распахнулась, и в бокс ввалились двое санитаров, старые мои знакомцы. Оба были в стельку пьяны. Чуть позже я узнал, что в тот день главврач справлял свой пятидесятилетний юбилей, и по этому знаменательному случаю весь персонал клиники откровенно напился. Мои санитары, ясное дело, такого случая упустить не могли и отдали дань возлияниям по полной программе. Что и привело к соответствующим результатам.

Виртуозно матерясь, они грозно двинулись на меня. Я растерялся и отступил было назад. Тогда один из них размахнулся и тяжело ударил меня кулаком в лицо. "Я тебя, урод, научу летать! Ты у меня вдоволь напорхаешься!.." - промычал он, обдав меня волной перегара. Не ожидая такого поворота дела, я отлетел в другой конец камеры и во весь рост растянулся на полу. А они, потоптавшись ещё с минуту, как ни в чём не бывало убрались восвояси, предусмотрительно захлопнув за собой дверь.

Метод "лечения", который ко мне применили, был настолько кардинальным и действенным, что от приступа не осталось и следа. Но теперь новый приступ душил меня - приступ ярости, вылившийся в гневный внутренний монолог.

Вы, тупые, узколобые, безмозглые слепцы! да что вы знаете обо мне! Что вы знаете о самих себе! Вы, мелочные приспособленцы, копошащиеся во прахе собственных испражнений и считающие за счастье туго набить своё брюхо и кошельки! Вы, не ведающие настоящего счастья - счастья полёта, счастья истинной свободы! Вы, духовные кастраты и бесплодные самодовольные тугодумы, в штыки принимающие всё новое, непознанное! Вы, "охотники за ведьмами", миллионы раз распявшие Христа, продолжающие его распинать и поныне! Вы, бичующие всё, что грозит вашему сытому животному прозябанию! Вам ли, погрязшим в серой рутине бытующих догм, постичь красоту моей мечты?! Преодолеть косность вашего разума? собственную бескрылость? агрессивную слепоту? душевное убожество? беспробудный сон духа? Нет, тысячу раз нет! Никогда, никогда не оторвётесь вы от земли, не преодолеете её цепкого притяжения - чтобы воспарить душой, телом, всем своим существом к солнцу, небу, звёздам, свету, свободе. Никогда - слышите! - никогда вы не поймёте, что человек рождён не пресмыкаться, а - летать!..

Довольно. Час пробил. Этой ночью я ухожу. На большее у меня сил не хватит. Без малого три года провёл я в этих стенах, под замком, всеми покинутый и забытый - разве не заслужил я права на свободу?

Спустя несколько часов ночь опустилась на землю - я понял это по тому, как померк свет уходящего дня в единственном окошке моей камеры. Выждав ещё с полчаса, я решил действовать. Достал из-под матраца припрятанную ручку, осторожно отворил дверь, выглянул наружу. Никого. Ни единой живой души. И тогда я сделал первый шаг навстречу своей судьбе.

Я медленно двигался вдоль мрачного, едва освещённого коридора. Откуда-то издалека доносились звуки разухабистой музыки, слышался гнусавый гогот перепившегося персонала, то и дело перемежаемый здравицами в честь высокого юбиляра. Сама судьба благоволила мне: сегодня моим сторожам явно не до меня. Что ж, тем больше у меня шансов на успех.

Удача сопутствовала мне сегодня во всём. Я беспрепятственно миновал несколько поворотов, спустился по лестнице на первый этаж и, никем не замеченный, покинул здание. На моё счастье, входная дверь оказалась незапертой.

Старая пожарная каланча стояла как раз на границе между территориями пожарной части и психиатрической клиники. От земли до самого верха её обвивала металлическая лента винтовой лестницы, достаточно хорошо сохранившейся со стародавних времён, чтобы выдержать вес человеческого тела. Каланчу венчала ровная круглая площадка, обрамлённая невысоким парапетом.