Сергей Семенов - Сюрприз

– - Да видите ли, вот "барин" гулянье затевает в рождество богородицы, всем, значит, собираться велел, чтобы и ребята, и девки шли, и мы все…

– - Какое гулянье? Что за гулянье? -- раздалось сразу больше десятка голосов. -- До гулянья ли теперь, в осеннее время.

– - Стало быть, что до гулянья, когда вот объявку привезли, -- сказал староста и вынул из кармана свернутую в трубку афишу.

– - Форменное дело-то, ишь даже отпечатано, значит, как следует, -- сказали мужики в несколько голосов.

– - Так по пятаку с рыла готовить?

– - Беспременно, а то не пустят, -- сказал староста.

– - Ну, так мы не пойдем.

– - Никак нельзя, сам письмоводитель вчера привозил и говорил, чтобы беспременно все приходили.

– - А выставка-то [Выставкой называется винный буфет, открываемый во время ярмарок и базаров.] там будет? -- спросил молодой бойкий мужик, Гаврюха Ферт, большой любитель выпивки…

– - Будет; если кто зашебаршит, того так выставят, что он сажени три носом пропашет, -- сострил тот парень, который вчера в избе старосты объяснял сущность гулянья.

– - А без выставки какое ж гулянье, ничуть и весело не будет, -- решил Гаврило с ноткой уныния в голосе.

– - Не робей, воробей, почирикаем, -- сказал в утешение Гаврюхи его закадычный друг Павел Штык, -- там не будет, с собой захватим да в барском саду-то и раздавим, -- славно выйдет.

– - Только что, -- сказал Гаврюха.

– - А то что ж, зевать будем небось!

– - А как же теперь овины-то, загодя сушить надо, в этот день нельзя? -- спросил один мужик.

– - Какое тут овины сушить, и думать не смей.

– - А я хотел на мельницу в этот праздник съездить, -- сказал еще один мужик.

– - И что это у нас за народ несогласный! -- вдруг вспылил староста. -- Сказано, чтобы на гулянье все собрались, ну и дело с концом, нечего и языком трепать. Неужели мы уж одного праздника-то не можем без какого-нибудь дела пропустить?

– - Да ведь одиночество, не растянуться же во все концы в будни-то, -- пробовал возразить мужик, что хотел ехать на мельницу.

– - Ну, одиночество, одиночество. Кому до этого какое дело? Тут ни на что не смотрят; коли приказывают, так не супротивься.

На минуту все приумолкли, потом начали совещаться, как им с этим делом поступить, и после долгого спора и шума труховцы постановили, чтобы мужикам на гулянье идти всем, а бабам -- кто захочет, а так как деньги на плату за вход не у всех были, то велели старосте выдавать взаймы, кому сколько нужно, из общественных сумм; ввиду же того, что расходиться домой по окончании гулянья придется поздно, что будет совсем неудобно, особенно молодежи, то нарядить для этого десять общественных подвод.

На этом кончили сходку и стали расходиться домой.

Такие же или приблизительно такие же распоряжения насчет гулянья происходили и в соседних селах и деревнях, окружающих село Каменское.

В самом же селе Каменском, на барском дворе, по случаю предстоящего гулянья шло необычайное оживление. Несколько дней там происходили суетня, беготня, кипела работа: утверждали столб для лазанья на призы, устраивали палатки для торговцев сластями и театр. О театре были заботы больше всех. Сначала было думали обратить в театр каретный сарай, но нашли, что сарая для всей публики мало, и решили сараем воспользоваться лишь для сцены, а публика должна находиться на открытом воздухе, только перед открытыми воротами сделать несколько особых мест и обнести их барьером. Эта выдумка была очень хороша, но одно препятствие было: а ну, как пойдет дождь? Посмотрели на барометр; судя по нему, дождя не предполагалось, и все знакомые Федора Александровича решили, что лучшего театра и выдумать нельзя.

Сам Безукрасов, молодой еще человек, полный, белолицый, с черными усами и слегка отвисшими, как у бульдога, щеками, сдвинутой на затылок фуражкой с красным околышем, хлопотал больше всех. Он целый день метался по двору, следил за устройством столбов, то распоряжался о посылке за материалом, то забегал в садовую беседку, где несколь молодых людей разучивали роли для спектакля, и объяснял им, как такое-то место нужно исполнять. Пьеса была на этот случай написана им самим, в обличение крестьянских нравов. И конечно, как автор и устроитель гулянья, он руководил исполнителями и был увлечен этим до самозабвения. Один раз к нему подошел было приказчик и сказал:

– - Федор Александрович, -- приехал прасол Ивушкин, спрашивает, что будете продавать из скота, потрудитесь поговорить с ним.

– - Пошлите его к черту, -- вспылил Федор Александрович, -- какие переговоры о скоте, когда видите -- во!..

Еще раз к нему ткнулся было письмоводитель по служебным делам:

– - Федор Александрович, пятловские мужики, что землю у князя покупают, пришли, просят бумаги посмотреть.

– - Выбрали время теперь, где они раньше-то были? Гоните их к дьяволу!

А когда однажды, за завтраком, против затеи Федора Александровича выступила его жена и сказала, что дело, которое теперь занимает Федора Александровича, более прилично гимназистам в каникулярное время, чем земскому начальнику и кандидату в предводители, то он прочитал ей целую нотацию.

– - Ты, матушка моя, судишь очень односторонне, -- сказал Федор Александрович. -- Видеть деловых людей только за будничными занятиями и только в этом полагать обязанности их, -- очень узко. Ведь мы не удовлетворяемся одними утилитарными целями; надо нам заглянуть иногда в иные области? В область поэзии, искусства и т. п.? Почему же у народа отрицать эти потребности? А раз это так, то почему же за удовлетворение этих потребностей прилично браться только гимназистам? Напротив, по-моему, чем солиднее лицо берется за проведение в народе разумных удовольствий и развлечений, тем больше шансов на самое широкое развитие их. Народ всегда имеет и имел право на здоровый и приятный отдых. Он так много трудится, так много болеет душой и телом, что простое участие в его судьбе может быть сочтено за серьезную заслугу.

– - Я согласна с этим, -- сказала было супруга Федора Александровича. -- Но участие к положению простых людей, по-моему, должно бы выражаться прежде всего именно на почве будничных интересов, а потом уж…

– - Во всем-с, во всем-с, -- перебил ее Федор Александрович. И он начал горячо доказывать, что, пока вкусы народные так грубы и ему неизвестны искусство и эстетические наслаждения, никакое материальное благоустройство не может скрасить его жизни. А когда жена попробовала было заявить, что мы не знаем, насколько способен народ к пониманию прекрасного, что, может быть, у него на этот счет существует более определенный взгляд, то Федор Александрович не стал и слушать дальнейших ее соображений, а поспешно выпил свой кофе и убежал наблюдать за приготовлениями к гулянью.