Сергей Семенов - Призывной

На Пасху приехал кое-кто из живших в городе и стали говорить, что дела на войне идут хорошо. Японцы войну объявить-то объявили, но нападать боятся. Видно, не хватает силенки. Очень просто, что и без боя замиренья попросят. Куропаткин надеется так их расчесать, чтобы они вовек не забыли, как трогать Россию.

– - Тогда, может быть, нас не потребуют? -- с загоравшейся надеждой спросил Илья.

– - Знамо не потребуют, на что ж вы там нужны.

– - "А что если и вправду не потребуют", -- подумал Илья. Опять у него отрыгнуло сердце и он провел первые дни праздника как в прежние годы. Он был весел и беззаботен, нежен с ребятишками, разговорчив с соседями.

Но этак шло только до конца недели. В конце недели получился первый удар с войны. Японцы начали действовать. Они потопили наш главный броненосец со всем начальством. За первым пошли другие удары. Японцы высадились там, где их никто не ожидал. Потом они прогнали наших с реки Ялу и грозились пойти дальше. Потом они отрезали Порт-Артур и обложили его кругом.

Про японцев рассказывали чудеса. Говорили, что они очень юрки, сметливы. Особенно поразило Илью в них то, что они ухитрились в одном мести обрезать проводы к фугасам. Илья считал это невозможным, но дело было сделано, он терялся и тупел от недоумения. Да, -- согласился он, -- видно у нас против их еще кишка жидка…

Илья, как и в обычное время, пахал, сеял, но на каждой полосе он думал, что, может быть, свои посевы собирать не придется. Не придется больше и ходить по этим полосам…

Однажды он был на базаре и зашел в трактир. В трактире, как и везде, только и разговору было, что о войне. За одним столом только что прочитали газету и вели горячий разговор. Один из этой компании с русой бородой, в новой суконной поддевке, торговец сапожным товаром, с жаром говорил:

– - И везде нас будут бить… Потому куда мы суемся другим кровь пускать, когда у себя под носом утереть сопель не можем?.. Где у нас хорошее начальство? Кому у нас как следует командовать? Им бы только других объедать. Широких ртов-то много, а на дело и взять некого. Видишь ли ты, какую штуку затеяли… Войну они открыли, а спросились ли они нашего брата, желаем ли мы эту войну?.. Ведь нас туда-то гонят-то!.. И деньги-то тоже мы подай. Все на нас ляжет, на рабочем народе.

Все слушали это, и никто не возражал. Все соглашались, что это правда, и Илья думал, что должно быть это правда, и тоска разбирала его еще пуще…

Отсеяли сев и стали готовиться и к навознице. Кроме других забот Илью тревожило то, что Аксинья должна скоро родить… Вот она и родила. Это случилось в ночь после Федорова дня. Илья на время забыл свою заботу. Сердце его затрепетало. Он ходил точно в хмелю: каждое рождение, несмотря на помеху, его и радовало; радовался он и теперь.

Позвавши кума и куму, Илья стал готовить подводу, чтобы ехать крестить. Он мазал телегу, вымазал последнее колесо и надел закрутень. Вдруг он почувствовал, как у него на сердце стало тяжело. Что-то подкатило ему под ложечку, и у него опять закружилась голова.

– - Неужто я так развихлялся, что стареть начал, -- подумал Илья про свою слабость, но поднявши голову, он понял, к чему у него заныло сердце.

С нижнего конца деревни, верхом на рыжей лошади, с болтающимися без стремян ногами, ехал Андрей Грач. Он был из того села, где у них было волостное правление. Его посылали часто вместо рассыльного. Он ехал быстро и поворотил лошадь к соседнему двору, принадлежавшему сельскому старосте. Свалившись с лошади и кое как привязав ее к воротам, Андрей сейчас же скрылся в калитке.

Сердце Ильи замерло, и ноги точно окоченели. Он не мог их сдвинуть. Судорожно схватившись левой рукой за грядку телеги, он стоял и чувствовал, как в ушах у него начинало звенеть. Калитка старостиной избы снова щелкнула, и из нее вышли староста и Грач. Староста, уже седой мужик, в одной домотканной рубахе и без картуза, нес в руках какую-то бумажку. Увидавши Илью, он торопливо направился к нему и проговорил:

– - Ты куда, Илья?

– - Ребенка крестить…

– - Погоди, брат, вот тебе приказ, в контору требуют.

– - Зачем?

– - А там уж скажут… Верно на войну… Вот он говорит -- всех антилеристов по волости собирают, три рассыльных разосланы.

– - Так, -- подтвердил Грач. -- Старшина только приказывал скорей явиться… Ничего бы пока не брали, а только к воинскому начальнику.

Илья оперся грудью о грядку телеги и с минуту стоял так. Потом он, медленно волоча ноги, поплелся в избу. Пойдя в избу, он тотчас же сел на лавку и глухо проговорил:

– - Ну, вы крестины-то без меня справляйте.

Молодая краснощекая кума в белом платке и черной люстриновой кофточке, сидевшая на лавке рядом с молодым белобрысым кумом в кумачевой рубашке и новом пиджаке, проговорила:

– - А ты-то что ж?

– - Мне не приходится, на войну требуют.

В углу за печкой, где лежала родильница, послышался глухой стон. Девочка с громким воплем бросилась на шею отца и вскрикнула:

– - Тятенька, миленький, тятенька!..

Старик, сидевший под окном, поднялся открыть рот, хотел что-то сказать, но не удержался на ногах и опять опустился на лавку. Морщинистое лицо его исказилось от боли, точно он обо что нечаянно ушибся…

На другой день к обеду Илья вернулся из города и сказал, что их отпустили на сутки, а потом велено окончательно собираться. Их сначала отправят в Москву, а потом на Дальний Восток.

– - К Японцам?

– - Да, в Лавоян какой-то.

На следующее утро Илья справился совсем. Провожать его собралась вся деревня. Простившись с своими в избе, он вышел ко двору. Из домашних везти до города его никто не мог, пригласили того парня, который был третьего дня кумом.

Простившись в избе с семейными, Илья, с белой холщевой сумкой, в новом кафтане, подпоясанном кушаком, новых яловочных сапогах и в картузе, который он носил только по праздникам, вышел к запряженной телеге. Народ расступился, давая ему дорогу… Тут были мужики, бабы, девчонки, ребятишки. Он положил сумку под дерюгу, снял картуз и с побледневшим лицом обратился к народу и слабым прерывающимся голосом проговорил:

– - Ну, братцы, сестрицы, все милые соседи… Бог знает, придется ли мне увидаться с вами на этом свете… Простите меня Христа ради, если я перед кем в чем грешен.

И он поклонился всей толпе в ноги. Среди баб послышались взрывы плача. У некоторых мужиков оросились загорелые щеки. В это время Малашка выскочила из калитки, обхватила обеими руками угол избы, припала к нему и закатилась от охвативших ее судорожных рыданий.

– - Простите все! -- поднимаясь с земли опять проговорил Илья. -- Може кого словом, кого делом обидел… Бог знает… Не обижайте тута моих несчастных.

Он еще поклонился поясным поклоном. И когда он поднял голову, то и его лицо было в слезах.