Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)

Я понимаю Нину Витольдовну. Даже непреклонно-демократическая жена моя Евфросиния Петровна жалела ее. Мы оба понимали отчаяние несчастной женщины и даже не осуждали за заметную синюю полосу на ее прекрасной белой шее, оставшуюся после того, как перепуганный Виктор вытащил жену из петли.

Она должна была жить. На этом сходились мнения не только наши с женой, но и самой Нины Витольдовны - после трезвых раздумий. Иначе где сможет приклонить голову ее дочь Катя - длинноногая девчушка в коротеньком платьице и с бантом в растрепанных волосенках?

Кате десятый год. Она в третьей группе трудовой школы. У нее нет гувернантки и учителя музыки. Она ходит вприпрыжку, научилась свистеть в два пальца. Очень обижается, когда ее дразнят "паненкой", сначала плачет, а потом бросается драться. Руки у нее длинные и худые, но движения удивительно плавные. Готовя какую-нибудь проказу, опускает глаза долу и закусывает нижнюю губу.

Виктор Сергеевич обожает Катю и боится ее. Наверно, считает себя виноватым перед ней за то, что не может нанять для нее гувернантку и учителя музыки. Так я думаю.

И должно быть, для того, чтобы снова и снова ранить свою гордыню, в порыве самоунижения готовит и ей судьбу жертвы - ждет, пока подрастут дети, чтобы выдать Катю за нашего Виталика. Вы слышите, дочь бывшего помещика, дворянина должна войти в семью сельского учителя!

Я понимаю его и снисходительно улыбаюсь. Да, Виктор Сергеевич, вам окажут честь - и вы породнитесь с народом!..

Нина Витольдовна воспринимает мужнину игру за чистую монету. Она действительно уважает нашу семью, искренне любит Виталика и, возможно, видит в нем добрую душу, которой, уходя из жизни, сможет передать свое самое драгоценное - дочь.

Вероятно, и Кате внушили мысль о необычном значении для нее личности Виталика, и она относится к нему с каким-то болезненным, игриво-деспотичным любопытством.

Но Виталику подчеркнутое внимание со стороны будущей дворянской тещи и ее бесцеремонной дочки явно не по вкусу. Иначе как паникой его состояние не назовешь. Что это - инстинкт свободолюбия, присущий каждому мужчине, или так называемый классовый инстинкт, или, может, осознание неминуемой влюбленности? Кто его знает? Но, заметив, как подпрыгивает голенастая девчушка в коротеньком расклешенном платьице перед своими родителями по тропинке, что ведет к нашему дому (а это бывает летом частенько, когда заканчивается косовица на лугах, а хлеба в поле еще не дозрели), Виталик убегает в бурьян и не отзывается до тех пор, пока окончательно не убедится, что будущей его супруги и след простыл. Беда мне с ним, да и только!..

И для того чтобы немного подразнить будущего свата, при первой же встрече, а она произойдет скоро, так как Виктор Сергеевич все время ищет разрядки своему самоунижению в нашей семье, я обязательно похвалюсь ему успехами сына. И может, намекну, что Виталику предстоит большое будущее: политического деятеля, например, - он хорошо успевает по обществоведению, или писателя - так хорошо декламирует Шевченко и Лермонтова, сам пишет стихи, ученого - у него светлый и пытливый ум. И я буду важничать перед ним не потому, что Катя учится хотя и пристойно, но не блестяще, а потому, что в этом проявится мой, так сказать, классовый эгоизм.

Ибо для того, чтобы мой сын вышел в люди, уже не нужно благоволение и покровительство либерального пана Бубновского.

Статский советник был в своем кругу большим оригиналом. Кроме винокурни и крахмально-паточного завода построил в селе церковь с усыпальницей для своей семьи, церковноприходскую школу и ремесленное училище. На собственные средства посылал лучших учеников в министерское двухклассное, а одного-двух способнейших - в гимназию, а то и в университет. Нашего односельчанина Булавенко Петра с большими трудностями устроил в юнкерское, и тот через несколько лет стал "вашим благородием". Очень способным проявил себя, чертов сын, войну начал штабс-капитаном, а в семнадцатом был уже подполковником. В чине полковника поддерживал гетмана Скоропадского, а потом куда-то за границу подался.

Так вот теперь, повторяю, сын мой свободен не только от зла господина Бубновского, но и от его доброты.

Однако плебейская моя классовая гордость не распространится на Катю. Дети - прежде всего дети. Я хочу уберечь ее от преемственности патологического самоуничижения ее отца, от фаталистической покорности Нины Витольдовны. Живи, дитя, счастливо и открыто, тебе будет легче, чем Павлику Титаренко, которому сынки богатеев уже вдолбили в голову пренебрежение к "пролетарии". И я искренне хочу видеть тебя своей дочкой, чистота твоя будет щитом от извечного зла твоего сословия. Оперяйся, чистый гусенок мой, синеглазая прыгунья, маленькая задира!..

Евфросиния Петровна и Ядзя тоже готовятся к торжественной встрече Виталика. Подоткнув подолы, месят глину, обмазывают стены, сметают паутину, белят хату. Может, наносят с Раставицы татарника, а то, чего доброго, пойдут к Софии Корчук и нарвут барвинка и любистка. А я терпеть не могу любисткового духа, он напоминает мне сладковато-тошнотворный трупный запах, въевшийся в память еще с фронта.

Но я подчинюсь (как всегда).

А попробуй-ка не подчиниться! Сведет свои брови-мечи Евфросиния Петровна - гроза надвигается! - а затем грянет гром. Даже ангелоподобная Ядзя, черти б ее забрали, и та пропоет что-нибудь по-польски шипящее, учтиво-въедливое. И покачает головой - какие, мол, эти мужчины придурковатые, хотя в глазах ее цвета недозрелых слив будет отражаться ангельская доброта.

Приедет Виталик и...

Вот, пожалуй, и все о гусятах.

А еще нужно было бы и про гусей.

Вспомнил вот о Софии Корчук, так надо и о ней написать.

Недели две назад ездила Евфросиния Петровна с нею в город, так София привезла оттуда больного красноармейца.

Подкормила его, поставила на ноги, и остался он у нее батраком, наймитом. Красивый парень - лет двадцати пяти или семи. Чернявый, лицо чистое, брови дугами, остренький прямой нос, улыбчивые глаза, речь неторопливая, но веселая. Небольшой, а, видать, сильный человечина.

Ой, сдается мне, быть здесь пожару - от соломы и дрова займутся!..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, где автор рассказывает, как София Корчук

угощала председателя сельсовета

- Яринка, эй, кончай заплетаться да отнеси солдату поесть. На леваду, слышь!

Облизывая от усердия губы, девушка стягивала лентой кончик косы. Склонила голову, разглядывая свое изображение в зеркале, сбросила с плеч косынку, которой прикрывала воротник, когда причесывалась, вытрясла косынку и потом только сказала:

- Долго он там будет косить? Уже третий день.

София взглянула на дочь, хотела что-то сказать, но сдержалась. Она была согласна с дочерью, но наймита считала своей собственностью и, не воспринимая еще дочь ровней, как всякая хозяйка, не могла позволить хулить свою собственность.