Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)

- Э-э, маловато!

- Лучше бы серебром!

- Дурная! Где ты и это возьмешь?

- Ну, так записывайтесь. Завтра пораньше пришлю подводы.

- Меня пишите, меня!

- Записывайтесь быстрее, а то все равно всех не возьму. Только тех кто первые...

Протискивались девчата вперед, заглядывали через плечи друг друга, как парень красивым своим почерком записывает их фамилии в узенькую алфавитку. Те, которые уже сподобились его внимания, удовлетворенно закусывали губы и подталкивали вперед своих лучших подруг - вот эту, дядька, запишите, ей-бо, без нее не выйду! - и дергали парубка за рукав.

Яринка Корчук тоже пробралась сквозь толпу, но почему-то, может от волнения, ее тонкий резкий голосок не доходил до величественного парня. Она то бледнела, то краснела, но дергать табельщика за рукав побаивалась.

И когда от нестерпимой досады в глазах ее уже заблестели слезы, веселый наниматель наконец заметил ее и от изумления фуражку даже сдвинул на затылок.

- Ты гляди, какая!.. - вылупил он глаза. - Ну ты гляди, какая она!.. Какая!..

Все девчата притихли, проследив за его взглядом, и, думая, что табельщик подтрунивает над Яринкой, начали злорадно хихикать.

- Нет, ты гляди, до чего же хороша! - высказал наконец то, что думал, табельщик.

И девчата снова умолкли, на этот раз уже обиженно.

- Как тебя записывать?

- Записать... записать... ну и пишите! - девушка чуть ли не плакала. - Корчук Ярина! - выкрикнула в сердцах. - Стою, стою, а вы и глазом не ведете!.. А не хотите, так и не надо!.. - совсем разгневалась она.

- Запишем, запишем... - бормотал парень и так старательно выводил на бумаге ее фамилию, что даже губу закусил. - Так ты ж гляди, выйди, не обмани! - уставился на нее табельщик своими оловянными глазами.

- Да выйду! - Яринка стала выбираться из толпы.

- Смотри же!

- Да чего вы уговариваете этого лягушонка! - возмутилась какая-то дивчина. - Ей еще и шашнадцати нету.

Яринка метнула на нее колючий взгляд, продолговатые глаза ее сузились, и, склонив голову к плечу, показала той язык.

- Бе-бе-бе! Перестарок! Вековуха! - И замелькала пятками.

Мать сидела со Степаном на старых санях под грушей и лузгали тыквенные семечки. Пригоршни три их лежало у Софии в подоле, она брала сама и позволяла брать наймиту. Степан деликатно погружал в подол щепотку, посещения его были очень часты, хотя София этого, казалось, совсем не замечала.

- Мамо, - сказала Яринка, - насыпьте и дядьке в пригоршню.

- А разве я им не даю? - удивилась мать.

- Дядь Степан, отбейте и наострите мне тяпку. Я нанялась на бураки.

- С чего это ты? - удивилась София. - Иль дома работы нету?

- На вашей работе заработаешь два белых, а третий - как снег. А мне деньги нужны.

- Гляньте, свое хозяйство в тягость!.. - лениво возмутилась София. Не хватало еще платить тебе! Ну, да господь с тобой! Наострите ей утром тяпку.

- Сейчас... сейчас, дя-адь!

- А воскресенье святое ты почитаешь? Греха не боишься? - прикрикнула мать.

- Евфросиния Петровна говорили нам, что никакого греха нет.

- Пускай Просина Петровна берет грех на свою душу, а наших не трогает! - изрекла София. - Ну ладно, иди, не торчи перед глазами.

Яринка остановила на матери испытующий взгляд, фыркнула, но не сказала ничего.

Степан следил за ней настороженными глазами, сделал попытку встать, но София, рассказывая ему что-то, может, невольно, задержала наймита, положив горячие пальцы ему на руку.

- Иди, иди, доченька, - сказала она поласковей.

Понурившись, Яринка побрела в хату. В сенях нашла тяпку, попробовала пальцем, хотела взять брусок и наострить сама, но побоялась матери. Из кладовки вынесла узкогорлый кувшинчик, вымыла его снаружи и внутри. Теперь нужно было подумать, во что одеться завтра. В будничном никак нельзя. Ведь это впервые выйдет она людей посмотреть, себя показать. Впервые примут ее в общество взрослых, из девочки станет девушкой. И станут заглядываться на нее парубки, будут завидовать девчата, делая вид, что любят ее, а сами из себя будут выходить, ведь отныне их станет на одну больше. Будут приглядываться к ней - как одета, каким платком повязана, как работает, станут считать каждый бурачок, что срубит ненароком тяпкой, будут посылать к ней табельщика, чтобы повнимательней проверил ее работу, и это будет не раз, не два, а до тех пор, пока не привыкнут и не признают своею.

И тогда в кругу девчат запоет она тонким звонким голосом о том, как казак копал, копал криничку недельку и две...

И будет волновать ее песня, малиновое небо на западе - тревожное и зовущее, первые звезды на вечереющем небе, предчувствие неминуемой встречи, той беседы, когда говоришь не то, что хочется сказать, дрожащим голосом - какие-то пустяки, а все истинное скажут потемневшие глаза, горячие пальцы... И изо дня в день будет тревожить ее мысль: а каким же будет он? К кому сердце обратится грустью, чувством падения в пропасть, желанием исчезнуть, раствориться в нем?

Которая из девчат, что уже признали ее подругой и сладко щебечут над ухом - "сестрица", станет ее разлучницей, самым лютым врагом?

Но это все будет впереди. Это будет завтра или послезавтра, а может, через год или больше. Словом, будет тогда, когда будет.

А сейчас надо, как сказано, подготовиться к празднику, к выезду в широкий свет.

Нужно одеться нарядно, но так, чтобы не бросалось в глаза, - оговорят и за это. Но в то же время так, чтобы не жалко было и выстирать одежонку, порою и на коленках придется ползать.

Разве сообразишь сама все это? Надо спросить совета. Нет, не у матери! А почему не у нее - сейчас не могла отдать себе отчета.

Побежала к Марии Гринчишиной - третий двор ее. Она уже была на бураках, взрослая - на троицу пошел восемнадцатый.

В саду на рядне большая семья ужинала. Взрослые громко дули в ложки с горячим кулешом, малышня отхлебывала с краешка ложки, хныкала - "голяцо".

- Садись с нами...

- Спасибо, что-то не хочется. А Маруся где ж?..

- Ох, клятая девка, с гулянки и ужинать не идет...

- Так я позднее зайду, мне она нужна...

- Приходи. Только не стучи в окно, она, наверно, будет спать с Фаном на телеге...

- Ой, и давно?..

- Да уже месяца два ходят вместе...

- А поженятся?..

- А кто их знает. Если понравятся друг другу, так почему бы и нет. Но вот только парубок стар - через год ему в солдаты идти. А то и в этом году. Это все двадцать да еще один, эге...

- А верно - старый...

Забегала к Гринчишиным еще и еще. Пока, когда стемнело, посчастливилось ей застать Марию дома.

Под навесом на телеге слышался тихий разговор.

- Мария, эй!

- Ты, Яринка? Подь сюда.

Подняв голову, Мария ждала подругу. На подушке рядом с нею рассыпал свой черный чуб Теофан. Притворялся, будто спит, - пуф-ф, пуф-ф, пуф-ф...

- Добрый вечер! - поздоровалась Яринка.