Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)

Нет, не пойдет София к ним. Сама ведь отрекалась от их рода, к тому же и бабку Секлету "миропомазала" дегтем...

Оттого, что Степан отсутствовал, казался он сейчас ей далеким и бестелесным, как покойник. А оттого, что хлебнула беды без него, лишалась частицы власти над ним, то и мужа в нем не видела, а лишь дополнительные хлопоты.

При первом свидании со Степаном в госпитале едва чувств не лишилась от отчаяния - осунувшийся, пожелтевший, сам на себя не похожий. На грудь бы ему упала, забилась бы в плаче, но помнила предупреждение врача - у него левое легкое прострелено. Стала на колени, руку мужа к лицу прижала, гладила ее, орошала слезами.

- Ну, как ты, как?

Степан неопределенно, словно виновато улыбался.

- Да так... не впервой! Долбали меня, долбали... Но, видишь, живой...

- Ой, и надо же было тебе!.. - сокрушенно качала головой. - Пускай бы уж большевики... - зашептала, заговорщически поводя глазами по палате. Их же власть... А ты - хозяин... Оставил меня одну... а люди смеются... навоевался, мол... За что боролся, говорят, на то и напоролся...

- Какие это люди? - процедил сквозь зубы Степан, помрачнев. - Говори?

- Ну, наши, сельские... Тилимон Карпович Прищепа, к примеру. И еще...

- Вот оно что! Насмехаются, значит, куркули?! Ну ничего, отольются кошке мышкины слезы!..

- А ты не гневись... Правду говорю... Вон Ригор да Сашко Безуглый не полезли на ружья, чтобы их подстрелили... Поглупее - тебя - нашли...

- Замолчи! И чтоб больше не грызла меня, слышишь?!

София обиженно поджала губы.

- Комиссары тебе дороже родной жинки! - сказала совсем тихо, но с заметной злостью.

Заложив руки под голову, Степан долго молчал.

- Поезжай лучше домой, - сказал, глядя в потолок. - Можешь не приезжать... - Искоса взглянув на жену, увидел, как покраснела она от обиды и стыда. Добавил мягче: - Кормят здесь неплохо...

Посидев еще немного для порядка, София торопливо достала из корзины передачу, встала у кровати, помолчала.

- Ну так я уж... Поправляйся... как бог даст... - И опустила глаза.

Он кивнул:

- Поезжай...

Дома Яринка спрашивала:

- Как, мама, дядька Степан скоро вернутся?

- А ты соскучилась? - с неприязнью буркнула София.

Яринке в ее голосе почудилось что-то недоброе. Она нахмурилась:

- Не я их в хату приводила!..

София смолчала. Только погодя стала оправдываться:

- Хлопот, хлопот-то сколько... Да и ему, сказать по чести, не сладко, но и я его туда не посылала.

- Вы и батю на войну не посылали!

София смягчилась:

- А и верно... Да только... Ох, грехи наши тяжкие!..

В следующее воскресенье София наполнила кошелку гостинцами и пошла с Яринкой к учительнице Евфросинии Петровне. Та должна была ехать в город поездом.

- Ой, Просина Петровна, возьмите с собою и девку мою. Пускай завезет передачу. Да присмотрите, пожалуйста, чтоб не затерялась...

- Н-ну!.. - засмеялась учительница. - Затеряется!.. Сразу же найдут... Такую никто не оставит... Сразу - фуррр! - и под венец...

- Что верно, то верно! - с гордостью затрясла головой София. И, прищурившись, зашептала на ухо учительнице: - Ой, она еще дитя, ну сущее дитя!.. Вовсе и не ведает, что к чему. - Вытерев уголки губ большим и указательным пальцами, гордо засмеялась: - Ну, ничегошеньки!..

Яринка покраснела, сама не зная почему. Наигранно обиделась:

- Чего шепчетесь? Что я вас?.. Ну что?.. Других не суди, на себя гляди!

Но взрослые женщины продолжали смеяться - над всеми, подобными им, но не ведающими, что к чему.

- А чего сами не едете?

- Да-а... знаете... работа... - И, закрыв лицо локтем, София заплакала. Продолжая всхлипывать, и домой пошла.

Полчаса спустя Яринка, Евфросиния Петровна и еще Нина Витольдовна с дочуркой стояли на платформе из утрамбованного шлака, ожидали поезда.

Заложив руки со свернутыми флажками за спину, степенно прохаживался здесь и Степан Разуваев, начальник станции. Сегодня он, кажется, был трезвым. Проходя мимо женщин, принимал гордый и неприступный вид, а сам незаметно косился на серенькую шляпку Нины Витольдовны. Его белокурая Феня была на последнем месяце, и начальника так и подмывало перекинуться с кем-либо словом. Тоска по женскому обществу сквозила не только во взгляде, но чувствовалось, что высасывала его и изнутри.

- Женский пол просют отойти от путей. А то отвечай за вас! пробурчал он с досадой на самого себя за то, что ничего умнее придумать не смог. А поскольку в ответ не услышал ни слова, вынужден был пройти дальше.

- Индюк! - пренебрежительно сказала Яринка и показала ему вслед язык. Женщины сдержанно засмеялись.

Вскоре подошел поезд. Чумазый паровозик, пыхтя, притащил на станцию три открытые платформы и два зеленых обшарпанных вагона. Бока их далеко выступали за рельсы, и, когда уже уселись, Яринка напряженно упиралась пальцами ног в пол, наклонялась к середине вагона. Боялась, что он перевернется. Потом незаметно для самой себя успокоилась и, высунувшись по самые плечи в окно, наблюдала, как паровоз набирал в тендер воду.

- Глядите, глядите, - кричала девушка учительницам, - вон как пьет, жаднющий!.. И на что ему столько воды, если он железный!..

Даже Катя, дочка Бубновской, смеялась, чуть ли не скатываясь под скамью.

Утолив жажду, паровозик засвистел, зашикал, пошел скользя по рельсам, как старушка по ледку, и поехал.

В вагон вошел кондуктор со свернутыми флажками под мышкой, с большим кожаным кошелем через плечо, начал продавать билеты. Покалывая крупный нос кончиками усов, он старательно пересчитывал медяки, сопел, толстыми негнущимися пальцами отрывал билеты от скрученного валика. Яринке билет взяла Евфросиния Петровна, потому что София побоялась доверить дочке деньги - еще потеряет. Но потом Яринка ревниво отобрала свой билет, завязала в уголок платочка и зажала его в кулак.

Поезд шел резво. Вагончики скрипели и раскачивались так, что дух захватывало. Телеграфные провода подымались и опускались волнами. На зеленых стеклянных изоляторах сидели вороны и вовсе не пугались, когда их обволакивал черный дым из паровозной трубы.

Когда переезжали мост и между черными прогонами (дощатый настил был лишь между рельсами) засверкала солнечными бликами речка, Яринка отпрянула от окна и съежилась, - ей казалось, что она вот-вот упадет между шпалами в воду.

Пробегали за окнами рощицы, ощипанные, изуродованные осенью. Пожелтевшие полегшие травы в канаве были как спутанные после купания косы. За канавой, дрыгая ногами, катались по траве лошади.

Привыкнув к поезду, Яринка повисла локтями на окне - все было для нее необычно, хотя и знакомо, земля открывалась ей новой красою, как в счастливом, немного грустном сне. Даже серые телеграфные столбы с какими-то цифрами на белых табличках привлекали ее внимание. Провода на них, казалось, пели, тихонько так, как мать над колыбелью засыпающего ребенка. И если прислушаться, то и рельсы пели, и Яринка встревоженной душой слушала этот напев, пока не разобрала слова.