Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)

Девушка покраснела от гордости - первая ее чарка! - попробовала, сморщилась, закашлялась и вытерла рот двумя пальцами.

- А, чтобы ты сказилась! - сказала не раз слышанное от взрослых женщин.

Мать с отчимом засмеялись и налили по второй.

- Ну, Степушка, это уже за то, чтоб тебя больше не брали в солдаты!

Степан посмотрел на жену строго и пристально.

- Нет уж, София, что там ни говори, а буду воевать за советскую власть, пока жив! - И, чтобы не оставить в ее душе сомнений, резко бросил содержимое чарки в рот. София болезненно сморщилась, а он, переводя разговор, сказал твердо: - Ну вот что, мать, Яринка у нас уже взрослая, начиная с сегодня будет ходить на улицу!

- Ой?!

- Да, так! - Степан, может впервые, тяжелым и властным взглядом хозяина посмотрел ей в глаза.

София приуныла. И не потому, что дочка выходила из-под ее власти, а оттого, что впервые почувствовала над собой подлинную мужскую власть.

И, прищуренными глазами взглянув на распылавшуюся от горделивого стыда дочку, на своего мужа, который не спускал с Яринки взгляда, не понятого ею до конца, подумала, что-то прикинула в уме и сказала тихо:

- Ну что ж... - И сильно прикусила сустав пальца. И размышляла о том, насколько ж мужчины глупы. Представляет, будто творит свою волю, а все это заранее уже обдумано и решено - в жениной мудрой голове...

Не успело и смеркнуться, как девушка, схватив в охапку всю свою праздничную одежду, побежала к Гринчишиной Марии собираться на вечер. И ее совсем не встревожило, что Мария, которая и так была не доброго нрава, а после того, как Теофана забрали в армию, совсем озлилась, встретила подругу почти враждебно.

- И чего это ты? - прогундосила она. - Сияешь, как новая копейка!

- Ой, Марушка!.. - свободной рукой обняла ее за талию Яринка и закружила вокруг себя. - А я сегодня на вулицу иду!

Мария сморщилась, будто собиралась чихнуть, и улыбнулась одними глазами.

- Гляди ж ты, какое счастье!.. А у меня не смотрели б глаза на эту вулицу! Одни только девки. И откуда их, у черта, столько набралось! А путных парней днем с огнем не сыщешь, как вымерли все...

Яринка сказала:

- Потому что Фана нету.

Мария взглянула на нее долгим взглядом, губы у нее дрогнули, но она ничего не ответила.

Раскладывая на сундуке свои одежки и разглядывая их на свет, не побила ли моль, Яринка спросила:

- А правду брешут, что Фан тебе вроде что-то оставил? - О чем шла речь, Яринка понятия не имела, но на селе судачили об этом, и ей страх как хотелось узнать, что же именно оставил Марии парубок.

- Если бы оставил то, что имеет, так пускай бы катился ко всем чертям! - так ответила ей Мария. - Ну, давай уж помогу тебе одеться.

Она долго вертела Яринку туда-сюда и, наконец, велела накинуть белый кашемировый платок с красными розами. Потом выпустила из-под платка тяжелые Яринкины кудри, поплевала на пальцы и пригладила ей брови. Девушка смотрела на подругу выжидательно-счастливыми, горячими, блестящими глазами, взгляд которых даже у грубой по натуре Марии вызвал щемящую боль в сердце, беспокойство, тихое раздражение и зависть.

- Ух ты! - сказала Мария, тяжело переводя дыхание. - Сомлеют, нехристи!

Яринка знала, что сомлеть должны парни, но почему-то у нее не было намерения отливать их водой.

Потом тихая и скованная - боялась лишним движением нарушить свое расправленное и одернутое со всех сторон великолепие - ждала, пока оденется Мария.

Та недолго задержала подругу: с отъездом Теофана она утратила остатки своей прежней опрятности.

- Ну, пошли уже к монопольке.

Представление должно было состояться в хате-читальне, собственно, в длинной хате, что через сени, в которой прежде употребляли "распивочно".

Когда подруги подошли к читальне, там уже было многолюдно и шумно.

Девчата ходили чинными стайками в праздничных нарядах, почти все в "сапожках" и "полсапожках" - ботинках с длинными, чуть ли не по колени, голенищами, а некоторые даже в блестящих резиновых калошах. Чтобы привлечь к себе внимание, владелицы этой немыслимой роскоши умудрялись то и дело потереть ногой об ногу, и калоши издавали тоненький писк. Он воспринимался как скрипичный голос.

За девчатами двигались парубки в новых свитках, подпоясанных зелеными и красными кушаками, отороченные концы их свисали сбоку до самых коленей. Большинство парубков были еще в картузах, а некоторые уже повыпускали смоляные чубы из-под меховых шапок, которые пахли прелью и табаком.

К ночи подмерзало. Земля отзывалась эхом под тяжелыми сапогами парубков. Парубки расхаживали вперевалку, и казалось, не они покачиваются, а земля под ними. Лениво кидали в рот жареные семечки, так же лениво сплевывали шелуху - пфф! - лениво задирали девок.

- Глянь, глянь, Арине мыши дырочку прогрызли!

- Где? На спине?

Оглядывались девчата возмущенно, пренебрежительно.

- Ф-фу! Откуда это тянет?

- Да из Даньковой головы.

- Паленым котом засмердило!

- Га-га-га!

- Это тебе - на спине!

- Не на то подумала! Ой, девчата, какие у вас черные мысли!

- Эй, девки, держитесь, сейчас ветер подует!

- А мы не боимся!

- Нам теперь не страшно!

- Гляди ж ты! Какие девки теперь! Как наденет панские штаны, так не боится и сатаны!

- А погляди, погляди, во-он с Марушкой Гринчишиной и Сопиина Яринка!

- Заворачивай, хлопцы, соб!*

_______________

* С о б - возглас, которым направляют лошадей и быков налево.

- Скорей, скорей!

Поздно. Мария с Яринкой вошли на крыльцо, смешались с гурьбой желающих попасть на представление.

Подругам посчастливилось протиснуться в помещение и занять удобное место возле стены. Яринка боялась пошевельнуться, чтобы не выпачкать праздничную одежду белой глиной.

В хате было душно и очень светло. Четыре или пять керосиновых ламп "молния" стояло на полочках возле стен, выплескивая на потолок круглые светлые полыньи.

На длинных скамьях тесно умостились чинные дядьки да тетки. Мужчины привычно держали между пальцев козьи ножки, не решаясь, однако, курить, на стене висел плакат "Здесь курят только...". А под этими словами был намалевана розовая хрюшка с закрученным хвостиком и папироской в зубах. И еще висел плакат: "Не плюй на пол", но парубки обезвредили его, дописав углем: "...а плюнул, так разотри".

В помещении стоит гул, как в улье. Праздник чувствовался не только в том, что, как всегда в свободное время, лузгали семечки, не только в разговорах о прошедшей жатве и о нынешних добрых всходах, но и в радостном ожидании чуда, которое вот-вот произойдет на глазах у всех. Ждали его с насмешливым недоверием, свойственным всем сельчанам, готовым смеяться в самых трагических местах представления, бросать въедливые реплики сегодняшним чудотворцам, но это было от сильного нетерпения, непривычки к чуду.