Любовь Миронихина - Анюта

Ее совсем не волновало собственное здоровье, и лежать она, конечно, не могла, как требовал доктор. Только стало ей полегче, как она тут же поднялась и начала расхаживать по больнице. И так тут понравилось Анюте, что даже домой не хотелось возвращаться.

Весело и дружно жили здесь больные, доктора, санитарки и навещающие. Иногда к вечеру столько набегало родни и знакомых, что в тесных палатах было не протолкнуться.

- Это какая-то коммуна, а не больница! - жаловался доктор Юрий Григорьевич, но ничего не мог поделать.

Здесь лечились жители окрестных деревень, ничего, кроме работы, не знавшие. И теперь им трудно было поверить, что нужно только лежать, пить-есть, беседовать с соседями - и больше ничего не делать. Порадовавшись денька два-три такой жизни, они начинали помаленьку тяготиться бездельем, а потом и страдать без дела. Ходили на кухню помогать поварихам, мыли полы в палатах. Даже дрова иногда кололи сами больные. По вечерам, когда молодки из родильного отделения носили своих ребят в умывальню купать, все бегали глядеть.

Лена, толстая и ленивая поселковая баба, купала своего каждый день, но не по своей воле. Ее "негодяйчик" не засыпал без мытья, так и пищал всю ночь. Поэтому уже с вечера больные похаживали мимо родильного и напоминали Лене:

- Ленка, гляди, мы воду поставили, подымайся купать своего малого, а то он не даст нам поспать.

И Лена, проклиная свою злосчастную судьбу, вставала с постели и шлепала в умывальню. В который раз уже она поминала, как не хотела этого ребенка, и не нужен он ей совсем, и некстати: третий парень; на худой конец, лучше бы девчонку, помощницу.

Анюта любила детскую палату и у рожениц часто сидела в уголке, слушала их разговоры, глядела, как они кормят. Молодки смеялись над ней:

- Нюр, еще наглядишься на своих, они тебе обрыднут, радуйся, пока не навязались на твою голову.

Анюта грустно качала головой: нет, ей никогда не надоест. Когда она брала на руки туго спеленатого, почмокивающего дитенка, у нее даже сердце останавливалось от волнения и нежности. Мягкое, успокаивающее тепло вливалось в нее из крохотного существа. Не может ребенок быть обузой, нежеланным и нелюбимым, думала Анюта, сердито поглядывая на Лену.

Но иногда эти больничные младенцы почему-то напоминали ей Витьку. Она его помнила таким же, в пеленках. И тогда она возвращалась к себе в палату грустная и тихая. Хотелось поплакать. Но за слезами могла прийти самая настоящая черная тоска, особенно к ночи. Анюта боялась сумерек и ждала их с тревогой.

Терентьевна, старушка из ее палаты, скоро стала замечать:

- Ты опять задумалась, Анюта? Не надо думать, дитенок, не думай!

- Как же не думать, баушка, само находит, одно за другим, как клубок наматывается.

Пока по коридорам и палатам бродили, разговаривали и укладывались спать, Анюта не боялась. Но незаметно синели и чернели окна, гасли огни - и наступала тишина, от которой у нее учащенно билось сердце и мутился разум. Оставаться в темной палате было невозможно.

Она бежала в коридор, где тлела тусклая лампочка, и часами стояла, прижавшись к стене. Нянька ругалась и гнала ее спать, Терентьевна сидела рядом и убаюкивала, как малого ребенка. Все помогали Анюте пережить ночь. Сестры давали таблетки. Но от таблеток только дурман в голове. Несколько раз Юрий Григорьевич делал укол.

Днем Анюта не боялась, днем в палате вовсю кипела жизнь. Их палата была самой шумной и веселой, сюда ходили как на посиделки. Сразу же после обхода начинали собираться гости и просили:

- Терентьевна, давай сплети какую-нибудь плетуху или прибаутку сбреши.

- Может, вам еще и сплясать? - смеялась Терентьевна.

Песни-то все знали в больнице и от нечего делать часто распевали. А вот таких басен, скоморошин, как Терентьевна часами плела, никто не знал. И прибаутки из нее сыпались как горох. Все ахали и дивились: как это можно запомнить и кто это сочинил, какой мастер?

Да и где ж это видано, да и где же это слыхано,

Чтобы курочка бычка родила, поросеночек яичко снес,

На высокие полати взнес, голопузому за пазуху поклал!

А слепой-то ж подсматривает, а глухой-то подслухивает,

Безъязыкий караул закричал, а безногий удогон побежал...

Если кто-то заглядывал в палату, то уже не мог уйти. А у Терентьевны ни смешинки в глазах, такая артистка! Она знала не только веселые скоморошины, но и божественные песни. И рассказы ее Анюта слушала часами. Сколько она ума набралась, пока лежала в больнице, сколько выучила песен и басен! Бабы попадались ученые, несмотря на то что простые, неграмотные. А старухи, такие, как Терентьевна, даже высокознающие.

Но целый день Анюта не высидела бы с ними. Она отправлялась бродить по старой больнице, по ее таинственным коридорам, лестницам, переходам. За свою жизнь много ей пришлось перевидать больниц - и в Калуге, и в Москве, но только этот уютный деревянный дом с мезонином и просторными подвалами запомнился ей навсегда.

Она любила дома, как живых людей. А в таких хоромах довелось ей впервые пожить, и впервые не из книг, а своими глазами увидела она мезонин, флигель, балконы, камины. Местные старушки еще помнили, как богатый купец, умирая, завещал свой дом под больницу. Так было заведено: купцы всю жизнь обманами и неправдами копили богатство, но перед смертью, чтобы замолить грехи, строили церкви, приюты и больницы.

Иной раз Терентьевна ее звала:

- Хватит бегать без дела, помоги мне.

У них в палате уже несколько недель лежала без движения старушка из Дрыновки и тихо угасала. Анюта кормила ее с ложечки и вместе с Терентьевной ворочала с боку на бок и переодевала. И когда старушка умерла, Анюта не испугалась. Она уже давно не боялась ни смерти, ни болезней, только вид чужих страданий был невыносим.

Терентьевна прикрыла усопшей глаза, они все вместе помолились над нею и долго потом поминали, как повезло Тихоновне, что померла в таком раю, где был за ней уход и пригляд, а не в своей избушке, где ни одной живой души рядом, дай Бог всем нам так умирать.

Навещали Анюту редко, но она не скучала по дому. Однажды, подкараулив попутную машину, примчались мать с крестной, измученные думами о ней. И уехали обратно успокоенные и довольные. Долго кланялись доктору и благодарили его за все добро.

Бедная мамка глазам своим не верила: ее Анютка, которую она привезла сюда полумертвой, нахваливала больницу и доктора, смеялась и угощала их пшенной кашей. Крестная ее отругала:

- Ты бы пожалела свою мамку-горемыку! Мы ж собирались тебя в больницу везти, ждали, когда жар спадет!

Анюта повинилась: она сама без ужаса не могла вспомнить о том, что натворила. А когда в голове прояснилось, она оглянулась назад и посмотрела на все со стороны. Увидела крестного, который всю ночь шагал по дороге, держа лошадь под уздцы. И сказалась ему вскоре эта дорожка: неделю на печке пролежал. А мамка сидела рядом с ней, поджав колени, нахохлившаяся, несчастная, как больная птица. И старуха, совсем старуха.