Николай Мисюк - Ночной вызов

Женя вышла. Зазвонил телефон, и Пескишев взял трубку.

- Что? Лицо поцарапала? Глаза? А! Глаза все-таки целые! Ну, слава богу. А кому? Цибулько? За что? Не знаете? Надо разобраться! Сами разберетесь? Пожалуйста.

Положив трубку, Пескишев усмехнулся: что за чепуха? Почему Маня вдруг набросилась на Цибулько? Что ей взбрело в голову? Ведь она так хорошо себя вела и работала отлично. Надо же такой номер выкинуть. Нет, это неспроста! Вот дуреха...

- Вызывали? - на пороге стоял Бобарыкин. Выглядел он усталым, постаревшим. Смотрел куда-то в сторону, словно провинился. У Пескишева от жалости и сострадания заныло сердце.

- Что случилось, Иван Иванович?

- И не спрашивайте: хуже не придумаешь. Подарок преподнесли по случаю юбилея. - Бобарыкин тяжело опустился на стул.

Он рассказал, как ему месяца полтора назад стало известно, что его собираются отправить на пенсию. Иван Иванович очень встревожился, но поскольку он об этом узнал окольным путем, то еще надеялся, что все обойдется. Мало ли случается: поговорят, поговорят, а затем все остается как было. Однако сегодня его пригласил к себе Муравьев.

Ректор был любезен и внимателен, даже чашку кофе предложил, но Бобарыкин отказался.

- Что, сердце барахлит после этого напитка? - поинтересовался Антон Семенович.

- Сердце не барахлит, а вот душа не лежит, - пояснил Бобарыкин.

- Я тоже, честно говоря, чай предпочитаю, но и кофе не брезгую. Полезный напиток, если, конечно, сердце в порядке... Вот что, Иван Иванович, - Муравьев разгладил какую-то бумажку, лежавшую на столе, посоветовались мы и решили следующее. Человек вы хороший, достойный, родину на полях войны защищали, много дорог фронтовых исходили, да и в институте работаете давненько, а потому пришло время о вас позаботиться. И вам о своем здоровье подумать надо. Как-никак шесть десятков за плечами. Местком выделил вам путевку в санаторий. Отдохнете, подлечитесь, а там и на заслуженный отдых.

- А зачем мне санаторий? Пока я ни на что не жалуюсь и в лечении не нуждаюсь.

- Ну, все-таки годы берут свое. Поберечь себя надо. Так сказать, профилактически, - пояснил Муравьев.

- Нет, нет, не надо мне никаких путевок. Сам-то я лучше отдохну. Почему вы вдруг решили, что я нуждаюсь в заслуженном отдыхе? Разве я не справляюсь со своими обязанностями?

- Что вы! Что вы! Мы не в этом смысле. Мы довольны вашей работой. Но нам казалось, что вам полезно будет отрешиться от институтской суеты, отдохнуть...

- Повторяю: я не устал и не нуждаюсь ни в каком отдыхе.

- Да мы же из самых лучших побуждений... О вас думаем.

- Если вы, Антон Семенович, действительно думаете обо мне, то давайте прекратим разговор на эту тему. Я люблю свою работу. Она является единственным утешением в моей жизни. Как же я могу отказаться от нее? Что же я делать-то буду без работы?

- Да вы не беспокойтесь. Мы вам подыщем что-нибудь полегче, общественные поручения...

- Не надо мне ничего полегче, меня вполне устраивает то, что я имею.

- Вот вы, Иван Иванович, упорствуете, а зря. Вы человек сознательный, ветеран войны, должны понимать, что я, как ректор института, вынужден жить не только сегодняшним днем, но и думать о завтрашнем...

- Думайте. Я вам не мешаю.

- Нет, дорогой Иван Иванович, в известной мере мешаете, - отрезал Муравьев.

- Каким образом?

- Видите ли, я должен готовить кадры... двигать молодежь. Ей принадлежит будущее. Придет время, и мне придется уступить место молодым. Смена смене идет, Иван Иванович. И потом - ваше пристрастие к зеленому змию...

- Так кем же вы хотите заменить меня?

- Этот вопрос решит ученый совет, о нем рано говорить, - уклончиво сказал Антон Семенович. - Одним словом, жду от вас заявления.

Воспоминание о разговоре с ректором вконец расстроило Ивана Ивановича. У него задергалась правая щека. Старик пытался еще что-то сказать Пескишеву, но не смог, отвернулся, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы.

Пескишев задумался.

Он знал, проблема существовала, и довольно острая: люди, дожившие до пенсионного возраста, ни в какую не хотели уходить на заслуженный отдых. Особенно это касалось профессоров, преподавателей вузов. Что удерживало большинство из них? Конечно же, не только зарплата, куда более высокая, чем пенсия. Тех, кто думал лишь об этом, было меньшинство. Больше было других, кто, проработав тридцать пять - сорок лет на одном месте, отдав этой работе все силы, знания, всю свою любовь, просто не представлял себя вне институтских стен. Они, такие люди, как Иван Иванович Бобарыкин, не увлекались рыбалкой и не коллекционировали марки, не выращивали на дачах цветы и не занимались разведением аквариумных рыбок. У них была лишь одна страсть - работа, и когда вставал вопрос о том, что эту работу надо оставить, они чувствовали, как перед ними открывается бездна.

"Да, - с горечью думал Пескишев, - все правильно. С годами организм дряхлеет, человеку все тяжелее выполнять свои обязанности. Но ведь - смотря какие. Оперировать хирургу трудно - не тот глаз, не та рука, но преподавать... Разве молодость, энергия, сила способны заменить гигантский опыт, накопленный тем же Бобарыкиным? Как тут поступить? Конечно, можно понять Муравьева, когда он отправляет на пенсию людей равнодушных, бесталанных, из года в год пережевывающих одни и те же страницы учебника... Но зачем же трогать одержимых своей работой, особенно если их пока практически некем заменить? А Ивана Ивановича некем заменить, Пылевская не потянет, это же ясно, и пострадает от этого необдуманного, поспешного решения не только хороший человек, но и дело, во имя которого все затевалось".

- На пенсию! Я им покажу на пенсию! - вдруг взорвался он, хотя прекрасно понимал, что не в силах что-нибудь сделать. - Я им этого не позволю!

- Ну как же вы не позволите? Что вы можете? Власти-то у вас нет... Иван Иванович вытер лицо мятым платком. - Не могу я уходить на пенсию, пропаду совсем. Что мне без студентов делать? Ведь сопьюсь вконец, вот беда...

- А вы не пишите никакого заявления.

- А что толку? Оформит приказом без моего согласия. Учебный-то год кончается.

- Да, да, точно, кончается, - нахмурился Пескишев. - Хотя, стоп, так это же хорошо!

Его осенила идея, которую он тут же изложил Бобарыкину. Расписание летних отпусков утверждено давно. Отпуск у Ивана Ивановича начинается в понедельник, то есть через два дня. Остается только одно - уехать куда-нибудь подальше и не возвращаться до самой осени.

- Будем считать, что вас уже нет. Если ко мне обратятся, я так и скажу.

- А что это изменит?

- Все. Если даже приказ отдадут, осенью, когда вы вернетесь из отпуска, придется его отменить. До отпуска они это могли сделать, а после отпуска нельзя, ведь профессорско-преподавательский состав положено сокращать только в конце учебного года. Таким образом, год выиграем, а за это время многое может измениться.