Марина Москвина - Между нами только ночь

- Как ты живешь? - спросила Елена, внимательно вглядываясь в мое лицо.

- Да ничего, - ответила я, пытаясь скрыть смятение.

- Ты замужем? У тебя есть дети? ...А моя дочь Даша стала балериной, - с гордостью сказала она. - В Лондонском театре оперы и балета танцует ведущие партии - Жизель, Кармен, Одетту в "Лебедином"...

- Ого! - говорю.

Когда она уходила, унося с собой мою рукопись, я вдруг вспомнила, как Елена коптила мне стеклышко - смотреть на затмение солнца.

Через неделю я встретила Юлю.

- Полный порядок! - сказала она, потирая руки.

И покатилось - редактура, сверка, корректура, верстка, макет... Художника хорошего нашли. Он все звонил мне, спрашивал: чего там больше, в этой моей повести, в процентном отношении - смеха или печали?

- Я постоянно думаю, - он жаловался, Коля его звали, - днем и ночью, все думаю, думаю об одном и не нахожу ответа: в каком ключе рисовать вашу книжку - серьезном или юмористическом?

Спустя два месяца Коля принес иллюстрации. Я онемела, когда их увидела.

Он просто все нарисовал, как это действительно было.

И площадь перед интернатом, и рябиновую рощу, всю сплошь в красных ягодах и черных свиристелях. Оленьи рога, которые ветвились над головой Владимира Павловича, прибитые к стенке гвоздями у него в кабинете. Ветры, гулявшие ночами по лестницам и коридорам интерната, такие буйные, что даже тяжелые гардины в переходе из спального корпуса - с изображением кокосов норовили надуться и парусить. Окно хлеборезки, оттуда всегда запах хлеба какой-то волнующий. И там, над ящиком для горбушек - плакат: "Кто хлебушком не дорожит, тот мимо жизни пробежит!". Горбушками народ набивал карманы и ел их на ночь или на прогулке. Первый снег - как на большой перемене трудовик Витя Паничкин велел его убирать.

- Да вы что? - все кричат. - Первый снег! Первый снег всегда тает!

А Паничкин:

- Это неважно, что тает. Мне, как трудовику, важно трудовое воспитание воспитанника.

С Витей Паничкиным мы клеили коробки, вязали веники, точили кухонные ножи, унавоживали яблони...

- Хорош баклуши бить! Избаклушились! - покрикивал Паничкин. - Не замирай! Не уходи в себя! Что ты идешь еле-еле?! Надо бодрей, а ты что?! Идешь, как в штаны наложил!

Снег падал будто сквозь землю, а не на землю на Колиных картинках. Все было сплошь в снегу - яблоневый сад и воздух. И уже неясно, неважно, где это происходит - город какой, что за белая улица... Есть только точка на планете с опознавательным знаком: там на ветке шиповника надета коричневая варежка. Там я и мои друзья собрались убирать первый снег.

Вот основной аккорд празднества: веселье и свобода, снег и мы. А над нами летит самолет, и в стекло иллюминатора машет мне рукой стюардесса в пилотке...

Дальше - больше. Звонит Юля - радостная!

- Хорошие новости, - сказала она. И сердце мое учащенно забилось. Завтра приходи! Будут раздавать авансы населению.

На другой день мне вручили увесистый конверт с весьма солидным гонораром. Из человека, по нашим временам пребывающего за чертой бедности, в один момент я превратилась в горожанина среднего достатка.

- Ну, Маруся, - сказала Елена, когда мы пили втроем английский чай с шоколадными конфетами, - все готово. Сдаем книгу в типографию. Недели через три, от силы через месяц я обещаю, что ты проснешься знаменитой.

О, Иегова! Как расступилось Красное море перед беглецами из Египта, и они оказались на другом берегу - неиссякаемое изобилие бытия со всеми его чудесами обрушилось на меня, только непонятно, то сон был или явь? Я очень легко всегда прихожу в волнение, а тут даже испугалась, как удержаться на этом головокружительном гребне?

Прямо от Юли поехала я к своему интернату и побродила немного вокруг. Мне хотелось подумать о том, о чем я часто думаю теперь: что все - не зря, не напрасно, не даром. Что каждый миг нашей жизни - действительно важный фрагмент какой-то огромной чудесной картины, который имеет и собственную ценность, и смысл, и свет. А поскольку мы до поры до времени не видим всю ее целиком - то, как говорят мудрые хасиды, уже не волнуйтесь вообще ни о чем, и куда бы вы ни шли, идите, танцуя!

Я рассказываю о том, как мне повезло, ведь теперь я уже была не той Марусей, что прежде. Теперь я - писатель, у которого скоро выйдет настоящая книга.

В мыслях я уже видела свою книжку - в твердом переплете, мягкий кожаный корешок, с золотым обрезом, название "Загогулина" оттиснено серебром, шелковая закладочка, цветные иллюстрации в четыре краски, мелованная бумага... - короче, идеальное воплощение моих грез.

Я гуляла в зеленой рябиновой роще, сидела на лавочке во дворе, который веснами напролет директор Владимир Павлович заставлял нас поливать из холодной и черной резиновой кишки, - поражаясь своему необыкновенному счастью. Не из убогого тщеславия, нет! Ибо это в порядке вещей, в этом суть, весь шум из-за этого! - чтобы моя жизнь не растаяла, как дым, а была воспета и отблагодарена.

Естественно, Владимир Павлович давно уже тут не работал. Я слышала, некоторое время он заведовал кафедрой обществоведения в Медицинском институте. Но Владимира Павловича невзлюбили студенты и нарочно задавали ему каверзные вопросы.

Погорел он вот на чем. В присутствии комиссии из райкома партии его кто-то спросил:

- Где похоронен Энгельс?

- Там же, где и Маркс, - с достоинством ответил Владимир Павлович, - на Хайгетском кладбище.

А оказывается, Энгельс попросил развеять его прах выстрелом из пушки.

Роковая ошибка стоила Владимиру Павловичу кафедры. Потом его следы затерялись.

Внезапно я почувствовала симпатию и сострадание к этому человеку.

Мысленно поблагодарив моих учителей за их доброту, я отправилась бродить по городу, сгущались сумерки, зажигались звезды, сияющие лица плыли мне навстречу, не обращая на меня ни малейшего внимания, даже не подозревая о том, что весь этот мир, все человечество, да что там, целое мироздание! вскоре получит от меня королевский подарок - роскошную книгу "Загогулина"!..

Я зашла в телефон-автомат и позвонила Юрику.

- Надо увидеться! - коротко сказала я.

Он мгновенно примчался. И хотя, по большому счету, его интересовали всего три проблемы: человек, Земля, на которой он живет, и космос, в который он погружен, Юрик все равно удивился, растерялся, обрадовался, испугался.

К писательскому ремеслу мой старший брат всегда испытывал некоторый священный трепет. Он верил, что книга может поднять человека из бедности, избавить от смятения, излечить от недугов. С помощью книги, ему казалось, можно услышать зов истины, достичь чего-то нового, справедливого или хотя бы человечного.

Правда, такой книги, он оговаривал, которую написал Уильям Шекспир, Уильям Сароян, Уильям Теккерей... А его сеструха Маруся если и сделала скромную попытку в этой области... что ж, Юрик был готов за свои деньги издать пару сотен экземпляров для близких родственников. Никак он не ожидал все-таки, что это дело примет настолько серьезный оборот.