Александр Найденов - Сухой остаток

- А что?

- Надоело. Вечно одно и то же - сорок две пары шагов, ни больше, ни меньше. Мы ведь в плаванье уже пятый месяц, за это время все надоест.

- Пятый месяц! Даже страшно представить!- выразил искреннее изумление Трофимов.

- Да... И впереди еще столько же: ведь навигация теперь - круглый год.

- Я бы не выдержал! Честно. Я бы через месяц сбежал.

- Конечно, вы люди вольные! Сели на вертолет - и вперед! Скажите, а надолго вы к нам?

- От погоды зависит. Думаю, на неделю. Надо снять сюжеты про Арктику.

Трофимов поглядел на небо - оно до самого горизонта, до той черты, где оно смыкалось с полями льдов, было безоблачно. Над полыньей за кормой ледокола кружили, взмахивая пестрыми крыльями морские огромные чайки.

- Вы не знаете, почему судно стоит?- спросил он, поддерживая девушку за локоть и помогая ей переступить через металлический толстый трос, разложенный по палубе на корме.

- Не знаю. Нам же не говорят. Видимо, ждем чего-то... Давайте, по другому борту пройдем. Вообще-то, моряки ледокол судном не называют говорят: "пароход".

- Но ведь это не правильно?

- Правильно, или не правильно - какая разница? В Мурманском пароходстве все суда зовут "пароходами", так привыкли...

У другого борта широкой, с волейбольную площадку, кормы лежал запасной ледокольный якорь. Девушка осторожно, в своих скользких кроссовках, поднялась на него, сделала по якорю маленький шаг, для равновесия замахала руками. Трофимов поддержал ее за ладонь. Девушка рассмеялась.

- Я вам завидую! Нет, правда, я вам завидую!- сказала она, пристально всматриваясь в Трофимова и не отымая у него своей ладони...

... И куда она исчезла вдруг? Ни девушки, ни морского зябкого ветра, ни якоря. В маленькой каюте так накурено, что щиплет глаза. Кто-то, чьего имени и не вспомнить,- человек в синем кителе, наклоняется и шепчет, шепчет прямо в лицо и противно от него несет запахом спирта.

- Тоскливо! Ты понимаешь?! Мы народ талантливый - все признают. Что мы, не можем джинсов себе нашить? Почему я должен за ними в очереди в Москве торчать по два дня? Разве б так мы жили, если б не коммунисты? Хватит уже, разберемся и без указчиков. Кто лучше нас самих о нас позаботится?

Он протягивает Трофимову стакан, на дне которого плещется спирт. Они чокаются и пьют. Вкус теплого технического спирта кажется отвратительным. Трофимов торопливо сует себе в рот кусок ржаного хлеба, жует, встает из-за откидного столика у стены и, пошатываясь, идет к прямоугольнику иллюминатора. За стеклом, отдернув штору, он видит багровый закат разбухшее солнце касается края моря. Видит заснеженное поле с бело-розовыми причудливыми шатрами торосов - оно движется, проплывает мимо равномерно и быстро. Снизу, от ватерлинии, доносится шуршанье льда по корпусу ледокола, а за спиной в каюте все бубнит, отвлекает голос человека в синем кителе, чьего имени и не вспомнить:

- Пресса, ты осторожнее там, штору не открывай - а то первый помощник капитана, кегебешник, заметит! У нас же "сухой" закон!.. Пресса, пресса! если бы вы что-то могли! Ведь, по-настоящему, от вас столько зависит!..

Трофимов не вслушивается, ему кажется все ненужным: и сам человек в синем кителе, и эти слова,- он чувствует, что должен делать что-то другое, гораздо более важное. Но вот что? Решение осознается внезапно - ему необходимо снимать. Он вынимает из футляра "Кинор", подключает питание, для устойчивости упирается локтями в иллюминатор - и снимает "Кинором" с плеча: солнце, торосы, протяженные, как острова льдины, красный закат. Глаза его слезятся от табачного дыма, рот и горло горят после спирта, появляется тошнота. Трофимов боится, что это помешает ему в работе, понимает - все его удовольствия: алкоголь, курево - особенно алкоголь,- не стоят единого кадра запечатлеваемой красоты. То же самое ему объясняет голос, раздающийся у него в голове, неторопливый, уверенный в себе, добрый голос. Трофимов полностью с ним согласен, он не может вспомнить без содрогания вкуса и запаха спирта. Чувство отвращения все усиливается - и непереносимо уже. Трофимову хочется одного - чтобы навсегда исчезла из его жизни эта каюта, с ее дымом, запахом, спиртом!..

... Снова морской охлажденный ветер дует ему на щеку. Трофимов поднимает воротник полушубка, отворачивается. Палуба под ногами вздрагивает - ледокол включил "задний ход", стаскивает свой нос со льдины, чтобы еще и еще раз ударить по ней с разгону. В четверти мили за кормой, в форваторе стоит сухогруз, ждет, когда ему проложат дорогу.

- Что, киношники, загрустили? Перебрали вчера в честь приезда?спрашивает, подходя к Трофимову и пожимая ему руку, знакомый уже вертолетчик.- Из ваших никого на завтраке не было. Я думаю: ну, ребята расслабились! Так как? Будем мы сегодня работать?- с хитрою усмешкой интересуется он.

- Будем,- выдавливает из себя слово Трофимов.

- Тогда собирайтесь! Через час летим в рейс: велено искать место, где льды послабее.

Через час вертолет, до воя раскрутив лопасти, взмывает на несколько метров вверх над вертолетной площадкой, потом вдруг заваливается вправо, падает, каким-то чудом минует площадку - кажется, еще секунда и он врежется в лед!

Но падение прекращается, вертолет выравнивают, он летит на бреющем, обгоняя ледокол и понемногу набирает высоту.

- А-а!!. Мать моя, женщина!.. Что, киношники, наложили в штаны?!кричит пилот вертолета.

Штурман, в соседнем с ним кресле, оборачивается и лукаво смотрит на пассажиров. Оператор Трофимов и режиссер Симко - точно, напуганы, они улыбаются, но предпочитают отмалчиваться. Впрочем, вскоре они осваиваются, начинают переговариваться между собой. Заметив внизу у разводья темную черточку, Симко тычет пальцем в стекло, требует лететь к ней. Вертолетчики снижаются и делают круг. Трофимов снимает моржа самым длиннофокусным объективом. Морж поднимает морду, для острастки демонстрирует бивни: ему нисколько не хочется прыгать в воду.

- Хорошо!- кричит Симко.- Классно! Снимай!..

За время рейса они снимают моржа, медведицу с двумя медвежатами и видят издали медведя-самца, праздно бредущего куда-то по льдине, но снимать его уже некогда: летчики торопятся вернуться на базу.

На подлете к каравану судов, Симко просит высадить киногруппу на льдину - ему хочется заснять, как вблизи от камеры пройдет ледокол. Вертолет зависает над льдом, наполняя воздух облаком снежной пыли. Первым по веревочной лестнице на льдину слазит Симко, поднимает руки - принимает аппаратуру, поддерживает, чтобы не качалась, лестницу, пока слазит Трофимов. Наконец, лестницу утягивают вверх - и вертолет летит к ледоколу.

Трофимов устанавливает штатив, крепит на него камеру, но едва начинает работу, видит,- что вертолет, развернувшись у ледокола, опять летит к ним. Прилетает, снова зависает над льдиной, молотит воздух винтом и закрывает видимость снежной пылью. Симко машет руками, матерится, кричит, отсылает вертолетчиков, чтоб они не мешали. Из вертолетного люка им тоже машет рукою штурман, срочно зовет к себе. Киношники подают наверх оборудование, по лестнице поспешно влазят на борт. Снаружи слышится гром, заглушающий рев мотора. Льдина, на которой только что стояли они, лопается на куски, вспучивается, рассыпается, будто под ней взрывают динамит. По обшивке вертолета барабанят осколки. Трофимов успевает заснять на пленку все, что случилось.