Валерия Нарбикова - Шепот шума

И на этой даче они чувствовали себя совершенно свободно, и в каком шкафчике чай, и где у Василькисы вино - все было известно. И после душа Вера нарочно надела халат Василькисы, а Н.-В. нарочно это не заметил. И все это было потому, что желание сейчас было больше обиды. И желание было так остро, что было наплевать на доски, стены, барахло. И мысль о том, что эта дача любовницы Н.-В., была убита сейчас желанием, потому что какая же Василькиса любовница, если ее здесь нет. А Н.-В. вел себя так, как будто он сам здесь в первый раз. Он даже спрашивал у Веры: "А где полотенце?" - и она показывала: "Вон там". И они обнимались так нежно, и Н.-В. сказал Вере: "Больше не расстанемся?" - и она сказала: "Нет".

И они совсем не говорили о том, кто кого больше любит, а кто меньше, кто кого больше обидел, а кто меньше, кто хуже, а кто лучше; они говорили про кошек, птичек и мышей. Что вот если вообще какая-то кошка съест вообще какую-то мышку, то это ничего. А если кот по имени Семен съест мышку по имени Снежинка, то это плохо.

И еще Н.-В. сказал Вере, что он любит за ней наблюдать, и она сказала, что она видела, как он за ней наблюдает, но он сказал, что он больше всего любит за ней наблюдать, когда она не видит.

И еще Вера сказала, что ей приснился пруд, но в этом пруду отражались не деревья, которые росли вокруг пруда, а целый город, которого на самом деле не было. И просвечивало дно, и на дне был песок, и на дне тоже никакого города не было, тогда откуда он взялся, этот город, который отражался в пруду?

А Н.-В. сказал: "Ты так долго не звонила. Почему?"

И Вера сказала: "Не могла".

И еще приснился сон про девочку. Там во сне было объявление: продается девочка-урод с заячьей губой и гвоздем в переносице. И они пошли по этому адресу, чтобы купить девочку из жалости. Но в доме была только домработница, а хозяев не было. И они увидели эту девочку, которая совсем не напоминала девочку. Это было существо примерно трехметрового роста и совершенно высохшее, действительно с заячьей губой и забитым в переносицу гвоздем, и это существо покорно сидело, как сирота.

Все хорошо издалека: собаки, когда они так грустно воют, и люди вдалеке, такие маленькие, милые, совсем невредные, такие полезные и беззащитные, как кустики на двух ножках, даже когда дети кричат вдалеке, это бывает также мелодично, и напоминают поэмы, но никогда стихи. 'А дождь приятен вблизи, когда он стучит прямо по крыше, даже по зонту, даже по голове, но неприятно, что он мокрый.

И еще Вера с Н.-В. вспомнили о еде. И на первое был компот, а на второе плов, который иногда подается в московских ресторанах, но лишь отдаленно напоминает плов, пожалуй, только тем, что состоит из риса и мяса (кусочки мяса затерялись в горке с рисом). И все, и больше ничем. Но ведь когда ешь этот плов, то можно вспомнить настоящий плов, и есть это воспоминание, наслаждаясь им. То же самое шашлык. То же самое харчо. Они ели воспоминание. Французам этого не понять. Устриц можно забыть и тут же вспомнить, когда их опять подадут. Когда их заказываешь - ты ешь то же самое, что ты помнишь. Как просто, как примитивно, никакого воображения. Воспоминание тождественно действительности.

Они ели нечто, что могло бы быть бараниной, и доставали нечто, что могло бы быть запеченным чесноком, и все это с нечто красным, что могло бы быть тертой морковкой, посыпанное нечто желтым, что могло бы быть зеленым. Они ели в воображении воспоминание. Им было не скучно. Но ужасно хотелось есть.

А потом Вера сказала, что быть миллионером - это особый талант. Что вот если ты настоящий художник, то за настоящей картиной опять, опять и опять, все время опять, так и будет идти настоящая картина, но деньги за это не будут идти, то же самое у настоящих миллионеров, даже если они не хотят, то миллионы будут идти к ним опять, опять и опять, и они никогда не останутся без ног, как Рембо, который из поэта хотел превратиться в миллионера, но умер без ног, то есть он умер с ногами, с одной ногой, но оттого, что сначала умерли ноги, на которых он бегал за миллионом, а потом уже умер он сам без стихов в голове. Бедный Рембо.

- Но теперь ты не бедная, - сказал Н.-В.

Но на самом деле Вера была бедная, потому что у нее теперь не было своих же собственных картин, которые она уже продала.

- А может, я сама бы хотела их купить, но у меня денег на них нет. Я так бедна, чтобы их купить, я настолько бедна, что могу их только продать.

- Как ты можешь это говорить?

- Как говорю.

Еще: в карманах бывают деньги, в одежде, которую почему-то сейчас не носишь, иногда на полке, а больше нигде не бывает денег, нет, они еще бывают иногда у других людей, твои собственные деньги, которые им просто нужнее, чем тебе. И если они еще бывают, то у мамы, но это самое последнее их пристанище, потому что после мамы их уже не бывает нигде. Они не летают в воздухе, в воде они тонут на память о будущем свидании, в лесу из-за денег убивают. Вот и все. Зато Ньютон был начальником монетного двора. И он сделал открытие: что вот если яблоко падает на землю, и луна падает на землю, и яблоку и луне одинаково хочется упасть, но все-таки яблоко падает, а луна нет, потому что луна больше яблока, а яблоко меньше луны, но страсть падения, или - как он говорит ускорение, одинакова и для яблока, и для луны. И если бы яблоко было как луна, и если бы луна была как яблоко, то луна бы упала, как яблоко, а яблоко бы висело, как луна. Вот и все, и больше ничего об этом. Обо всем.

А утром Н.-В. отвез Веру в Москву. И они очень тихо простились - до завтра. И завтра они должны были встретиться уже навсегда, и уже больше не расставаться никогда. Так они решили сегодня, даже уже вчера.

И Вера шла домой и думала, как она увидится с дон Жаном и скажет ему, что им больше не надо видеться. И что она сначала скажет, а что потом. И что он на это ей скажет. И когда она вошла, то сказала: "Я была в галерее". И дон Жан как-то спокойно сказал: "Хорошо".

- Ты не звонил туда? - спросила.

И он сказал: "Нет".

"А что, были звонки?"

И она сказала: "Нет".

И тогда она сказала: "Кажется, нам надо расстаться". И посмотрела ему прямо в лицо. И вдруг увидела, что он почему-то улыбнулся. Но так быстро. А потом быстро отвернулся. И она подошла с той стороны, с другой стороны, чтобы оттуда посмотреть ему в лицо. И только она посмотрела, он опять отвернулся, и ей показалось, что у него в глазах слезы, а может, это обман зрения, а может, все, все, что вокруг на земле, - это тоже только обман зрения, и на самом деле все не зеленое, желтое и голубое, а какое-то бледно-белесое и бесцветное.

- Я позвоню, - сказала Вера и пошла к двери. И он не повернулся.

И она шла по улице, и она почему-то думала, кто же это все-таки сидел там под березой, такой черный. И вдруг она догадалась, что это был крот. И эта догадка ее жутко развеселила, и ей стало жалко, что она не вышла и не посмотрела тогда на этого крота, и она подумала, что она никогда в жизни не видела крота, и вот один раз могла бы увидеть, но так и не увидела, "А если это был кролик, то можно было и не выходить", - почти равнодушно подумала она. Но, конечно, это был крот. И она совсем не думала о дочке, о маме, о доне Жане, но зато с такой отчетливой ясностью представляла, как бы она погладила этого крота, если бы вышла, если бы это на самом деле был крот.