В Нарежный - Славенские вечера

Иногда, вообразя погибель своих неприятелей, падение града их и священных храмов, омрачалась она горестию, и слеза готова была пасть на зыблющуюся грудь ее; но представя князя пленником, представя, как она утешает его своими попечениями, как разделяет с ним тяжкое иго неволи и по времени заставляет его забыть отечество, дабы с нею познать счастие жизни, взоры ее пылали лучами радости, щеки покрывались пурпуром розы восточной и улыбка сияла на пламенеющих губах се.

Среди таковых движений духа и сердца услышали мы приближения Батыя и с ним пленного Михаила с его избранными. Тогда никакая мысль не занимала царевны, кроме мысли видеть Михаила, и - наутро другого дня, как Батый, окруженный темными [Титло великости. (Примеч. Нарежного.)] вельможами двора своего, воссел на престоле величества, царевна Зюлима сидела по правую страну его; я стояла у ног ее.

Восклицания придворных и поздравительные приветствия их прекратились. Батый повелел, и Михаил, сопровождаемый Феодором и другими вождями, представлены пред лицо его.

Царевна взглянула на него; запылали щеки ее, сомкнулись ресницы, и она, раскрыв их чрез несколько мгновений, испустила вздох, мне одной только приметный.

"Пади ниц с твоими великими и ожидай повелений твоего обладателя", вешал Батый.

Михаил ответствовал:

"Я сын князя Российского и сам обладал народами, доколе гневный перст бога отцов моих не рассыпал грома над главой моею. Пред ним единым преклонял я колена, и ни пред кем более, ни пред повелителем целого мира!"

Ропот раздался в сонме вельмож; Батый дал знак, и молчание разлилося. Долго дума великая носилась по челу его; наконец суровый взор его осклабился.

"Неужели, - рек он к Михаилу, - неужели не познал ты силы руки моей и власти моей беспредельной?"

"Пройдет небо и земля, звезды и солнце, пройдет и власть человеческая! Поразить меня ты можешь, ибо я человек и слаб; победить меня - никогда, ибо я князь и христианин", - Михаил ответствовал.

"Не противна мне речь твоя, - сказал Батый с кротостью, впервые в нем приметною, - люблю людей храбрых, и великость духа уважаю даже в побежденных. Надеюсь, ты переменишь мысли свои и тогда будешь первый после Батыя; теперь цепи спадут с рамен твоих; работа самая легчайшая на тебя возложится; в собеседники себе избери любимейшего из вождей твоих. Так велю я, ибо люблю людей храбрых и великость духа уважаю даже в побежденных!"

Долго Зюлима в шатре девственном на груди верной Цары рыдала об участи Михаила. С каждым наступающим днем возрастала мучительная тоска ее; с каждым восходом месяца удвоивались слезы ее, и наконец ясно познала я, что соболезнование к несчастному, но великому витязю обратилось в соучастие, соучастие в склонность, склонность в любовь, любовь в беспредельную страсть, ее пожпгающую.

Сего вечера Батый, упоенный своим счастием и величием, повелел быть празднеству великому. Уже около торжественного ложа его воссели вожди и советники. Веселие разлилось на лице каждого: избраннейшие красоты Востока возлегли на златотканых коврах у ног владык своих и воспели песни сладострастные, сопровождая оные звуками бубнов и кимвалов. Шумная радость потрясала шатры блестящие, и сердце царево и великих двора его разнежилось.

Тогда Зюлима, подобно кроткой Турин сала эдемского, берет арфу художеств цареградскнх, налагает на блестящие струны ее белоснежные персты свои; раздался звон сладостный, потрясающий, и тихий глас ее, подобный журчанию ветерка на листках юной розы, светлый глас ее коснулся слуху сопиршествующих. Все умолкло, дыхание каждого остановилось; Зюлима пела:

"Любовь! Не ты ли та повелительница мира, которой манием возникли из ничего пароды с их племенами? Не ты ли созвала их воедино и дала почувствовать сладость общежития?

Ты связуешь сердца неразрывными узами сочувствия!

Ты облегчаешь беды и горести! Ты возвеличиваешь счастие их и веселие!

Что может заменить тебя? Престолы и скиптры в глазах твоих ничтожны; власть и могущество, обладание целою вселенною не тронут сердца, тобою полного!

Что же может противиться тебе, любовь всесильная?

Ничто! Встретит ли тебя свирепость кровожадная, власть ли тиранства воспретит тебе, гроб ли мрачный прострет к тебе свои хладные объятия: ты встретишь их со вздохом сердечным, с слезою блестящего и останешься победительницей".

3юлима умолкли; по изумление господствовало, молчание царствовало.

Батыи в восторге души своей простер к пей руку свою; 3юлима облобызала ее с детскою иежностию и преклонила колена.

"Что хочешь, Зюлима?" - вопросил он с величием.

Зюлима смежила взоры свои и склонила к персям главу свою.

"Сокровища мои у ног твоих, полцарства моего тебе да поклонится, да познают в тебе свою повелительницу", - вешал Батый, поднимая ее в свои объятия.

"Сего мало для сердца моего, родитель! Я требую одного", - рекла Зюлима, и невольным образом вторично колена ее преклонились.

"Чего же?"

"Возврати свободу пленнику твоему, князю Михаилу", - вещала царевна, трепет потряс члены ее, она накинула покрывало и восстала в величии.

Хан и старейшины пребыли в молчании.

"Открыта предо мной душа твоя, - сказал наконец Батый величественно, но без гнева. - Я исполню желание твое, но потребую жертвы от Михаила".

"Какой, родитель мой?"

"Да поклонится Михаил Магомету и преклонит колена пред тропом моим; тогда исполнится желание твое, ибо душа твоя открыта предо мною!" - вещал хан, встал от ложа своего и удалился в шатер покоя.

Цара умолкла. Колебание груди Зюлимы остановилось.

Казалось, все существо ее устремилось к ответу Михаила.

Он рек:

"Я славянин, - и это весь ответ мой!"

"Он очень темен", - сказала царевна восставая, окамепепная предчувствием.

"Как скоро начал я чувствовать себя, поклялся быть вереи богу и отечеству, и с сим чувством спиду в гроб. Надеюсь, что мой бог и повелитель воздаст мне там, где цари и подданные, побежденные и победители явятся в природном образе своем!"

"Какой монарх на троне величия своего откажется быть обладателем Золотой Орды и Зюлимы!" - сказала она с кротостью, потрясшею душу Михаила. Жестокость не была основанием сердца его.

"Ни один! - вещал он, - кроме князя Российского, даже пленного!"

"И намерение твое непременно, вечно?"

"Как вечен бог, коему мы оба поклоняемся!"

"Я погубила тебя, - сказала Зюлима со вздохом, - я погубила тебя невозвратно; но и сама должна погибнуть.

И если божества, создавшие россиян и ордынцев, освещающие Восток и Запад, если божества сип имеют между собою что-либо общее, то мы встретимся там, и, быть может, благость небесная тронет твое сердце!"

Она оперлась на руку Цары и удалилась. Издали слышны были глухие ее рыдания.