В Нарежный - Славенские вечера

"Се жертва тебе, боже отцов моих! - вещал Михаил и горькая слеза пала на грудь его, - се жертва тебе, мое отечество!"

Жестокое предчувствие объяло госкою души Михаила и Феодора.

На утро следующего дня ввели обоих друзей в шатер ханский. Великолепие Востока блистало повсюду. Батый окруженный вельможами, в царском венце блистающем, сидел на троне. Подле него Зюлима, бледная, как осенний месяц, трепещущая, как юный мирт от дыхания вихря.

Грозны и поражающи были взоры царевы; гром носился на губах его, и молния блистала в каждом взгляде.

"Недостойный раб! - возгласил он. - Небо уготовало тебе счастие, какого не получат все цари земли! Ты мог быть моим преемником и обладателем Зюлимы, дщери Батыевой, и ты ли отрицаешься?"

"Когда бы угодно было небесам, - ответствовал Михаил с твердостию, чтобы ты соделался моим пленником, и после долгого томления предложил я тебе княжну от роду Славенского, был ли бы ты вероломным к божеству отцоз твоих и поклонился ли мною исповедуемому?"

"Не требую умствований, - рек хан, - намерение мое твердо, и никакая власть света пременить его несильна. Вот трон мой, вот дщерь моя! Избирай: ложе ли брачное или костер пылающий!"

Феодор быстро взглянул на князя, пожал дружелюбно руку его и вещал хану, указывая на небо:

"Там наше ложе брачное!"

"Да будет так", - вскричал Батый и восстал с ложа.

"Родитель мой!" - возопила Зюлима болезненно и обняла его колена.

"Не прикасайся ко мне, отверженная даже пленником! - вещал Батый, отторгая ее от себя. - Не прикасайся ко мне, пока не очищу твоего посрамления".

Он вышел, и все за ним.

Подле шатра царского, под открытым небом, возвышались два костра кедровые. Возженные пламенники вонзены в землю. Исполнители воли мучителя повлекли узников на костры, прикрепили вервиями руки их и ноги к столбам высоким. Пламенники коснулись кострам, и они воздымились; показался огнь и, восходя выше и выше, начал касаться несчастных. Ни один вздох, ни одна болезненная черта не изменяла лии их!

"Еще время есть, - рек Батый, - спасти себя и друга; одно слово, и счастие окружит тебя своим сиянием!"

Узники хранили молчание; и се болезненный стон и вопль раздался среди народа и воинства. Телохранители раздвинулись, и Батый, обратившись, узрел - кто опишет ужас его и отчаяние? - он узрел Зюлпму, несомую четырьмя рабынями. Кинжал вонзен в грудь ее. Червленая кровь омывала сребристые ее одежды. Уста и глаза были сомкнуты.

"Злополучный я", - возрыдал Батый и в изнеможении сил пал на руки воинов.

Царевну положили у костра Михайлова.

"Ты на месте смерти", - сказала ей тихо Цара, и Зюлима открыла погасшие взоры свои.

"Михаил! - сказала она, простря к нему руку свою, - я отмщаю себе за твою смерть! Да будет душа твоя путеводителышцею моей к жилищу бога твоего. В последние мипуты жизни моей отрицаюсь веры ордынской. Помолись божеству твоему, да - простит детские мои заблуждения, наградит своим помилованием".

Таковы были последние слова умирающей.

Михаил, окруженный уже пламенем, его пожирающим, собрав последние силы свои, возопил:

"Боже! услыши молитву ее".

Его не стало, не стало и друга его, Феодора, и едва Батый отверз глаза свои, он узрел:

Огни уже погашены, и трупы Михаила, Феодора и Зюлпмы простерты на земле.

"Их нет более! - восстепал он и растерзал ризы свои. - Христианин лишил меня дщери любезной. Он соделал меня несчастнейшим из подлунных обитателей. О! лучше бы Михаил похитил троп мой и достояние. В лесах и вертепах скитался бы я с большим веселием, нежели царствовать над ордами всего мира. Да обрушится же гнев мой на Россию.

Кровью жен и детей ее смою я с души моей пятна крови моей Зюлимы!"

Таковы были сетования его во дни горести лютой. Он не находил мира пи в кругу любимцев, ни красот двора его.

Одни бранные звуки, ратные клики и кровопролития могли заглушить вопль совести и заставить забыть кровь дщери его, Зюлимы.

Он устремился на Россию. Долго свирепствовал в ней, пожигая грады и храмы божий; пока наконец праведное небо не послало мстителя. Кровожадный пал бедственно на полях Венгрии, и вскоре царство его, бывшее ужасом для стран отдаленнейших, рушилось от битв междоусобных.

Меж тем тела Михаила и Феодора, поверженные у чолма прибрежного, покрыты были дланию вышнего. Тление с ужасом от них уклонилось, и они соделались алтарем, у коего правоверные потомки шлют мольбы своп к предвечному.

Вечер X

ЛЮБОСЛАВ

Прекрасная заря вечерняя воссияла на кротком голубом небе. Румяные лучи ее озлащали крепкие зубцы высоких башен града Турова и цветные кровли теремов князя Любослава. Игривый ветерок, резвясь в пространстве воздушном, колебал листья кедров высоких, спускался на розу благовонную и роскошно отдыхал в объятиях царицы цветов прелестных; вся природа, увеселяющаяся дневными трудами своими, простирала длани к вожделенному успокоению; один князь Любослав, подобно камню, ударом грома вседробящего отторженному от горной вершины, сидел у корня древнего дуба в глубоком безмолвии.

Мрачное чело его подобно угрюмому холму, покрытому туманом осени дождливой, взоры его кидали молнии суровые, дыхание груди раздавалось окрест, как стон ветра в утлой гробнице безбожного! В пасмурном отдалении стояли погруженные в уныние два оруженосца Князевы: Велькар, отличный крепостью мышц своих, Зонар, славный мудростию советов.

Любослав восклонился на пуку, подъял очи своп и воззвал к небу, звездами цветущему: "Почто, месяц любезный, так кротко помаваешь ты жемчужными власами, и вы, звезды сребристые, пускаете трепещущие искры над главой моею! Прелести ваши способны вливать в душу смертного радости живящие; но Любослав чужд всего, что называется радосгию; в обширной стране своей он есть узник горести и томления. Покрой, о месяц, кристальное чело свое тучею непроницаемой; отклоните, звезды, яркие взоры своп от князя несчастного! Для духа моего способнее, вожделеннее блуждать в дубравах мрачных, под черным наметом пасмурного неба, озаряемым златою молнпсю. Велькар! Зонар! следуйте за мною".

Восстал и пошел, подобно столпу туманному, коего края озарены еще слабым светом заходящего месяца; спутники его за ним последовали.

Нощь прошла в путешествии. Северная звезда возблистала над востоком; нолевые птицы воспарили к небу и воспели хвалу утреннюю непостижимому зиждителю всего прекрасного под солнцем. Спутники Князевы хранили глубокое безмолвие; они не дерзали вопросить повелителя, куда направлены блуждающие стопы его? И се достигли они леса дремучего, готового принять их в мрачные недра свои. Князь хотел продолжать, как Зонар, достигнув его с преклонным видом, воспретил путь ему; удивленный князь остановился.