Николай Наседкин - Муттер

Не знал я ещё, толстокоже-молодой и лопоухий, что сильнее всего ранит слово. Что словом можно даже уничтожить, убить...

Однако ж, прочь, прочь и прочь тяжкие, давящие воспоминания!

16

Самолет зажужжал, загудел, зарокотал, заревел, взвыл, наконец, как сирена, от переполнявшей его циклопической силы, затрясся крупной дрожью, качнулся, заскользил, сумасшедше убыстряя бег, подпрыгнул и, подминая под себя пространство, начал упорно карабкаться вверх -- к надутым розовым облакам.

Вдруг снова вынырнуло солнце, а ведь оно минут десять назад, уже не ослепляющее, обыкновенным медным пятаком провалилось в щель горизонта-копилки. В другом краю неба творилось светопреставление: яростно клубились зловещие мрачные тучи и посекундно вспарывали друг дружке мягкие бока раскалёнными штыками-молниями. А под крылом, в неимоверной глубине, медленно проворачивалась сумеречная земля, и электросварочными искрами перемигивались огни отдыхающего вечернего Абакана. Моё 12-летнее сердчишко ныло и трепыхалось от восторга и ужаса: первый раз лететь на самолёте - это вам не шутка!

В путешествие то мы прыгнули, как в тёплую речку - без раскачки и без раздумий. Анна Николаевна, надо сказать, никогда не умела копить-скапливать деньги. Другие как-то умудряются по десяточке, по пятёрочке складывать на книжку иль в чулок - глядь, и сумма приличная набежала. Муттер наша привыкла жить от получки до аванса и в отличие от литературного героя своего времени Печорина, который считал просить деньги взаймы унизительным, всегда перед зарплатой одалживала десятку, другую, а то и третью.

Однажды, получив отпускные за два месяца и получку, Анна Николаевна вечером, сидючи за столом, считала капиталы. На узорчатой клеенке рисовался новый узор из денежных бумажек: вот тут грoши на покрытие долгов, здесь - на прожитьё до сентября, ещё несколько дензнаков - шкаф книжный, давно желаемый, купить...

Внезапно муттер смешала денежный узор, сгребла все ассигнации в пачечку и ухарски хлопнула ею о клеёнку:

- Всё, ребята, один раз живём! Едем в Кузбасс...

Мы с Любой оттопырили уши:

- Куда-а-а?

- Деньги всё равно разлетятся, - философски вздохнула Анна Николаевна, - а на Кузбасс я давно мечтаю взглянуть. Недавно в "Огоньке" очерк о нём был - чудо места...

Она ещё верила "Огоньку". Кто-то скажет - и ведь прав, прав будет! лучше бы, дескать, костюм поприличнее сыну купила, дочке платье новое, сама приоделась поизящнее, но - пусть говорят! А для меня на всю жизнь ёлочными фонариками в памяти сердца остались фрагменты этой внезапной поездки-экскурсии в Кемерово и Новокузнецк. Полет на самолёте, бренькающие трамваи и бесшумные троллейбусы, номер с телефоном в гостинице (я! жил! в гостинице!), громадноэтажные, больше абаканских, домищи, вагонное купе-колыбель на обратном пути...

Да что там! Даже минусы необыкновенного этого путешествия, которые в обыденной жизни вызвали бы истерику, вспоминаются с ностальгической улыбкой: как из вредности разнылся у меня зуб, и я не мог есть в кемеровских столовых горячее. Или: как меня не пропустили в кино на жутко смешную американскую картину "В джазе только девушки" - мы умоляли все втроём пропускальщицу, но от фильма "до 16ти" она меня напрочь отлучила. И я геройски отпустил моих женщин в кино, а сам маялся в одиночестве возле кинотеатра, слушая глухие взрывы хохота из-за дверей. А вечером, уже выплакав все лёгкие свои слёзы, внимал, хватаясь за живот, Любкиному рассказу-пересказу о приключениях двух героев, нацепивших женские платья...

Эта поездка всерьёз пробудила во мне страсть к путешествиям. Вскоре я, подбивая-увлекая приятелей, объездил окрестности Нового Села. Побывал в старинном купецком Минусинске, с его ажурно-каменными особняками и настоящей купольно-крестовой церковью. Лицезрел и знаменитое Шушенское, где великий дедушка Ленин, отдыхая от сутолоки столичной и забугорной жизни, катался на коньках, бил прикладом доверчивых зайцев по разливу да обдумывал на досуге как бы всё порушить в ненавистной ему России? Довелось поглядеть и на ещё только взгромождаемую Саяно-Шушенскую ГЭС, на ярость, бешенство и муки покоряемого, униженного бунтаря Енисея...

Вскоре, после 9-го класса, я и вовсе замахнулся на небывало длинный путь - через полстраны, на Украину, в Луганск, к дяде Ваде в гости. По расстоянию это примерно всё равно что из Канады съездить в Мексику, или из Парижа в Бомбей. трёхсуточное движущееся бытие в вагоне до Москвы, дорожные приключения, бесконечно-мозаичный день в картиночной столице, дорога на юг, белые хаты-мазанки с соломенными крышами за окнами вагона, навек полюбившийся Луганск, то и дело меняющий своё благоухающее имя на богомерзкое "Ворошиловград", обратная дорога и опять дорожные случаи-встречи - всё это отдельная воспоминательная повесть. Здесь же вспомнилось особенно остро, как мы с матерью шукали карбованцев на билет.

Плацкарту до Москвы надо было покупать загодя (лето!), а денег, как всегда, в доме не случилось. И мы опять, забыв завет гордого Печорина, отправились просить-выпрашивать взаймы - к родителям моего близкого, очень близкого приятеля. Я тыщу раз бывал у них в доме, и отец и мать приятеля знали меня, как говорится, в упор. Я даже недоумевал: зачем они сказали с матерью прийти, зачем надо Анне Николаевне тащиться через пять улиц, неужто мне нельзя эти 40 рублей выдать?

Но в доме заимодавцев ситуация ещё более утяготилась: выложив деньги на стол, четыре красненьких бумажки, отец приятеля, суровый кряжистый человек, твёрдо произнёс:

- Будьте уж любезны - расписочку.

Я как кипятку глотнул (вот прав Печорин-то!), хотел уже крикнуть матери: "Пойдём!", - и схватился за ручку двери, но... Но очень уж хотелось в дорогу. Я смолчал, остался у порога, греясь собственным стыдом. Муттер прошла к столу, присела на краешек стула, размашисто зачеркала по листку, отчетливо приговаривая:

- Я, такая-то такая-то, взяла в долг у таких-то таких-то сумму в сорок рублей ноль-ноль копеек, каковую обязуюсь вернуть не позднее второго числа следующего месяца. Дата. Подпись.

Анну Николаевну выдавала лишь дрожь в голосе и стремительно-нервные движения руки.

Мы вышли. Муттер сжимала четыре паршивых десятки в кулаке. Приятель, удерживая бешеного пса на цепи, отворачивал глаза - он знал своего папашу...

А кузбасская поездка Анны Николаевны стала лебединой одиссейной песней в её судьбе. Мечтала она ещё свозить нас в свой студенческий Иркутск, в столицу края Красноярск, чуть ли не в соседний горный Кызыл, но ни денег, ни запала уже не хватало. Дальше Абакана с тех пор она так никуда и не выбралась. Она всё больше уставала от жизни и страшилась перемен. Брат Анны Николаевны, Вадим Николаевич, будучи старше её на шесть лет, неутомимо катался по стране - на курорты, в турпоездки, к дочери в Казахстан, к нам в Новое Село. Как он вдохновенно, настойчиво упрашивал нашу муттер съездить к нему в благодатный фруктовый Луганск погостить.