Игорь Наталик - Кладовая

Н А Т А Л И К

К Л А Д О В А Я

КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Нам не дано предугадать...

Не знаю, как у вас, но за долгие годы у меня накопилась некоторая усталость от постоянного грохота жизни вокруг, от нескончаемых ужасов бытия, от удушливости мегаполиса. Наверное и по этому тоже в книга приглашает нас к неспешному разговору у тихого родничка - в беседку в тенистой аллее. Вместе с нами автор размышляет о том, что скрыто за мимолетностью жизни, предлагает заглянуть в кладовую вечных ценностей миропребывания. Эта "кладовочка" дает возможность задуматься и посмотреть на все окружающее чуть пристальнее, чем мы привыкли это делать. Правда, поначалу мне было трудно преодолеть сопротивление сердитых пружин внутренних стереотипов и войти в кладовую легкой походкой и с открытым сердцем. Предчувствую, что у этой, интернетовской, чисто сетевой книги глобальное будущее. Ведь она колючая искорка вдохновения. Чего здесь больше: тонкой суггестивной поэзии или мистифицированной фантастики? Думаю, сила прозвучавших в тиши кладовой намеков в первую очередь приоткрылась художнику, который пытался в своих рисунках-полутенях выразить Неведомое. Раскрывая в этой книге главу за главою, мы как бы проникаем в новые, сокровенные, забытые за суетой уголки самих себя. Причем автор отнюдь не претендует на непогрешимость, не касается политики, не принимает ту или иную сторону. Он выше этого, обнимая всю Землю и Космос. И, конечно же, текст "Кладовой" небезупречен, что так естественно для исповеди, для трудного, нескончаемого поиска истины. Когда закроешь эту книгу, то сам текст, его внутренняя музыка и таинственные рисунки представляются оконцами, распахнутыми в причудливую бездну Космоса.

Е. НАТАЛИК

* * *

НАИВНАЯ ПРОЗА

Когда ты догадаешься, что взрослые похожи друг на друга, а тебе дано более чем им, очень захочется спрятаться в старую отцову шляпу ... А потом, натянув огромный мягкий плащ, руки в карманах, потопать по отраженному в талой апрельской луже бледному весеннему солнцу...

ЕЛЬ И СВЕЧА

Сказка - ложь ...

В предновогоднем лесу тихо. Чуть поскрипывает снежок под лапами замерзших и оттого неуклюжих зверюшек. Придавленные тяжкими "шапками", потрескивают ветви деревьев. Ближе к полночи лес накрыла пушистым крылом пелена. Жалобно вскрикнула незнакомая птица. Одним белкам радостно - все им нипочем. А тем временем сбившиеся в кучку елки вели свой неспешный разговор. Они вспоминали и близкую, и дальнюю родню. Но чаще всего - тех, кто пропадал из притихшего леса в новогоднюю ночь. Помните, среди первых сваленных елей был наш отец? Его увезли на самую главную елку -ведь он был самым большим и сильным из нас. Двух месяцев не прошло, как его выбросили вначале на свалку, а потом - в костер. Затем пришел черед необыкновенно хорошенькой, еще не подросшей пушистой дочки. Ее увезли из леса словно в тумане. Она ощутила тяжелое человеческое дыхание, потом - безысходность и смертную тоску. Немного пришла в себя уже после промерзлой машины среди гулкого и темного двора. Здесь она очутилась вместе со многими своими подружками... Но вот наконец-то оказалась в комнате. Вначале поместили в ведро, затем - в перевернутую табуретку. Накрепко привязали, спеленав гирляндами и сверкающим дождем. И закрутило ее мельтешенье мишурной жизни. Торопливой вспышкой мелькнул Новый год. Однообразною цепью потянулись дни и ночи среди ненасытного, "новогоднего пира". Но ее душила тоска по лесным сородичам. Почти заболела от ожидания встречи хоть с кем-то родным. А боль от зажженной свечи была такой, словно кто-то опалил нарочно. И тогда возникло слабое, еще неясное предчувствие. Постепенно равнодушными руками все елочные наряды были сорваны с оголенных ветвей. Пленница плыла как во сне. "Почему все так? За что мне это? Когда же конец?" Но это был не сон. И тогда новый вихрь захлестнул ее. "Пусть погаснут вокруг все огни. Пусть навалится черная пустота. Пусть." И, вздрогнув от мыслей, которые внезапно настигли ее, елочка коснулась веткой пламени свечи...

* * *

ВАЛДАЙСКАЯ КУЗНИЦА

Г Е О Р Г И Н

П риветствую твой пышный закат, ворожея Осень. Стою на прозрачной опушке, растворяясь в просторе и шири. Но уже завывает неистовый ветер. И листья срываются с веточек в пропасть - в шуршащее Небытие. После бабьего лета всклокоченная ливнями окрестность стала совсем продрогшей, слезливой, покашливающей и с ломотою в суставах. Но пока упиваюсь силой и щедростью загадочных красок. Обильность даров, принесенных на алтарь засыпающей надолго жизни, трогает и потрясает. А на небе цветет георгин.

*

Д Е Т С Т В О

Привет тебе, состоящее из обид и побоев, рваное и сопливое Детство. До самого сердца продрог без ласковых трепетных рук, без журчания песен под вечер. Возвратиться, вздрагивая после безудержных слез, не сможешь, я знаю. Но пройди, ненасытное и недопитое, сквозь меня хоть на миг. Ради того, чтобы вновь прикоснуться к ощущению свежести мира, к истокам внезапных и ярчайших прозрений, согласен пережить все уколы и ссадины ошибок, все разочарования и несбыточности Детства. Но поезд ушел на Валдай. Уснула душа в старых, заброшенных игрушках. И в угол уже никто не поставит - могут добрые люди туда попытаться загнать. И всего лишь.

*

Д У Ш А

Тебе не кажется, что самой трепетной частью в отношениях мужчины и женщины является японская игра до? Здесь и "чистка перышек". И упруго-воздушное, необычайной окраски облаченье. Мужские гортанные звуки. Небывалый взлет души - тлеющая головешка надежды - лабиринт безысходного отчаяния внезапные озарения взаимопонимания - голова, склоненная на плаху - и королевское великодушие. За короткое время, порой за несколько всплесков свиданий и сквозь тяжкие провалы в темноту и пытку ожидания, бывает стремительно прожита целая жизнь. С взлетами и падениями, самоубийственными крушениями и счастливыми обретениями. Постепенное узнавание, погружение и пульсирующее слияние. Или ужасание чужой душе. Пустоте иного, непознанного космоса. Ужасание чему-то ускользающе-холодному.

*

П О З Е М К А

Морозна ночь, все небо ясно; Светил небесных дивный хор Течет так тихо, так согласно...

Нафаршированный поезд торопливо вырвали, как саднящую иглу, из оплывшего тела ночной столицы и отбросили в снежные долы. Отзвенела распоследняя московская стрелка, навстречу кубарем полетели снежные заряды, обок притаились редкие подслеповатые оконца, а потом бесшумно исчезли, заледенели за стеклами и они. Я и мои бессонные спутники остались наедине со своею вокзальной печалью среди пока сыроватых, не успевших отогреться и разгореться разговоров, чьи дымки уже давали о себе знать в соседних купе. За окном рельсы пыталась привалить бесснежная темнота "выколи глаз", но уже - остановка. Выхожу на свободу перрона, а юркий поезд, чуть обозначенный на хвосте немигающим красным светляком, змеясь, ускользает от тяжести звезд. Поземка снова метет изнутри и снаружи. Хорошо бы оттаять.