Виктор Некипелов - Институт Дураков

Да, уж, каким-каким, а инфантильным Сашу никак нельзя было назвать. По сравнению с Радиковым, даже Матвеевым. Это был культурный, начитанный юноша, с которым мы продуктивно беседовали о Фолкнере, Хемингуэе. Саша работал техником по оборудованию в министерстве не то здравоохранения, не то медицинской промышленности. Он происходил из хорошей, интеллигентной семьи ( отец и мать - инженеры), был образован (техникум) и воспитан в столичном духе. Ум имел легкий, быстрый, на преступление его толкнула богемная жизнь, он переживал его остро, в разговорах со мной - стыдился.

Вторым моим сожителем и частым партнером за шахматной доской стал дед Никуйко. Я уже говорил, ему было 69 лет. Одинокая, забытая людьми душа. Высокий, прямой как трость, поджарый старик с серебряной головой. Никуйко был глух, а в слуховом аппарате сели батарейки, и он жил теперь в отделении, как в раковине, в полной и, наверное, страшной тишине. Как это у Ходасевича? "Старик, зачарован своей тишиной..." Никуйко часами лежал на кровати недвижно и немо. Хотя в остальное время был подвижен и общителен, как может быть общителен глухой. Хорошо играл в шахматы, гордился своим 1-м разрядом. Когда я однажды (сам испугавшись) выиграл у него, Никуйко был обескуражен: "А ну еще раз!". И вновь проиграл. Смешал шахматы в порыве, бросил. В дальнейшем играл только со мной, каждое поражение переживал болезненно, хотя и молча.

А вообще был добрый, тихий дед. Не вязалось с ним его преступление убил, зверски, молотком, свою жену... Причем прожил-то с ней всего несколько лет, это был поздний, стариковский брак. Впрочем, если все было так, как он рассказывал, можно в чем-то если не понять, то хотя бы пожалеть старика.

Никуйко до этого уже сидел в лагере - какая-то халатность, нечаянный поджог или что-то в этом роде. Освободившись, был очень одинок (с первой женой разошелся давно) и сошелся с женщиной лет на 25 моложе себя. Ну и переехал к ней. Поскольку деньги у него были, купил дом в Волгограде и все имущество. Стоило видеть эту сцену, когда Никуйко перечислял, загибая пальцы:

- Одеял было шесть, из них два - верблюжьих... пододеяльников шесть... простыней - восемнадцать... - ну и т. д., включая мебель, утварь, одежду.

В общем, приодел женушку. А женщина, как он рассказывал, попалась вздорная, жадная. все-то ей мало; еще ведь и мать у нее была, совсем хищная старуха, та уськала. подгоняла. Пошло как в сказке о старике и рыбке. Телевизор купил - мало, давай дом на нее перепиши. Переписал - мало, облигации давай "золотого" займа... Короче, не стерпел дед однажды. "Кулаком бы, - говорит,- ударить, а я ... молоток схватил!" Что было дальше - и не помнит.

Никуйко очень страдал и боялся приговора.

- Как ты думаешь, - спросил он меня однажды в полной тишине палаты, причем я был уверен, что он давно спит. - Расстреляют меня?

У старика был взрослый сын в Ленинграде (от первого брака), юрист, адвокат. Но он не знал о том, что произошло с отцом, а Никуйко сообщить ему не решался. Я посоветовал все-таки написать сыну. Ну, чтобы тот, скажем, адвоката хорошего нанял...

- Конечно, конечно, - закивал Никуйко. - Да только... я ведь и написать-объяснить хорошо не сумею.

Я предложил ему свою помощь и в дальнейшем действительно сочинил такое письмо. Никуйко был страшно рад, благодарил меня, в глазах у него зажглась надежда. Письмо переписал своим почерком и отнес врачу. Та обещала отправить. Вообще старик ожил, привязался ко мне, как мальчишка. Смешно и трогательно ревновал меня к заходившему в палату Ване Радикову, а после него - к Игорю Розовскому, нашему поэту. В глаза ему однажды выпалил:

- Зачем вы сюда ходите? Время у Виктора отнимаете! Не ходите к нам больше!

Вела Никуйко Мария Сергеевна, самый молодой отделенческий врач. Говорили, что она всего два или три года назад окончила институт. Была она дородна и округла во всех статях, этакая красивая, сытая и глупая телка. Очень обидела однажды нашего деда!

Никуйко курил. Как всем, не получающим передач, ему выдавали ежедневно по 10 сигарет "Памир", а этого ему не хватало. Вот он и спросил как-то у Марии Сергеевны, нельзя ли, чтобы ему выдавали немного больше сигарет.

- Нет, конечно, - сказала Мария Сергеевна (представляю ее красивое и каменное лицо в эту минуту). - С какой это стати?

- Мне не хватает.

- Так бросьте курить.

- Что вы, я уже 50 лет курю.

- Ну тогда... у других просите!

- Да мне неудобно, стыдно просить.

- Вот еще! - сказала Мария Сергеевна. - У б и т ь было удобно, а попросить курить ему. видите ли, стыдно!

Дня два после этого Никуйко лежал в лежку. Ничего не ел, бурчал на всех. И все мотал головой, обращаясь ко мне, жаловался:

- Да как она могла так сказать?! "Убить было удобно..." Как она могла!

Я думаю, что Никуйко был больным человеком. Ну, это мог быть какой-то возрастной психоз, старческое изменение личности. Ему ведь все-таки 69 лет было. Да еще эта жизнь в глухоте... Так или иначе, он заслуживал снисхождения. И когда та же Мария Сергеевна дала в конце концов (не знаю уж, как там было записано по-научному) заключение о его невменяемости, вздох облегчения, как говорили в старину, вырвался из моей груди. Ну и правильно. Какой уж тут прок государству и урок обществу - казнить несчастного старика? И вполне хватит для него одинокой казенной койки в какой-нибудь провинциальной богадельне.

ПОТЕРИ И ВСТРЕЧИ

Побеседовав со мной разок, Любовь Иосифовна будто обо мне позабыла. Даже на обходах не появлялась. Может быть, просто болела? Между тем продолжались анализы. Взяли у меня кровь из вены. Как прочел на бумажке, что лежала перед сестрой: 1. На РВ (реакция Вассермана на сифилис). 2. На протромбин и холестерин. 3. На "С"-реактивные белки и 4. На анти-стрептолизин. Это что за штуки? Кровь на протромбин взяли потом вновь, из пальца. Еще сделали кардиограмму. Ну, это по назначению терапевта, я ведь ей жаловался на сердце, сказал, что в 1972 году подинфарктный приступ был. Наверное, и все остальное - в связи с этим.

Все свободное время, а его было хоть отбавляй, я в основном посвящал чтению. "Только для вас!, - сказала библиотекарша, принеся мне пять изящных томиков Герцена "Былое и думы", и я с наслаждением погрузился в чтение, уплыл в далекие сумерки николаевской России.

В сумерки ли? Чем глубже я входил в книгу, тем завидней становился тот свет, что казался Герцену потемками. И еще одно. Книга оказалась вовсе не тем, чем я ее себе представлял.

Вот коротенькая запись из дневничка от 1 февраля 1974 г. Привожу ее целиком, чтобы не перебить первое, непосредственное восприятие тех дней сегодняшним рассуждением.

"Почему не прочел книги Герцена раньше? Ведь помню, отрывал ее в юности, в Томске, и не прочел. Я тогда искал в ней рассказа о любви, а увидел - отпугнувшую меня революцию. Сейчас, наоборот, открыл с единственной целью читать о революции, а обнаружил вдруг, что это книга о любви и большой человеческой тоске..."