Семен Подъячев - Мытарства

— Выкопалъ яму… наломалъ еловыхъ вѣтокъ, обложилъ ими все дно… чтобы, думаю, легче ему спать было… Вылѣзъ изъ ямы… О, Господи! оставили тутъ меня силы, палъ на колѣнки передъ нимъ: «Николенька, батюшка! ангелъ… прощай, прощай!… Сынокъ мой! „путеня“… прости меня!..» обхватилъ его въ охапку, опустился въ могилу… положилъ на вѣтки не навзничь, а на бочокъ и самъ легъ съ нимъ… Полежу, думаю, въ останный разокъ… Обезумѣлъ совсѣмъ: и молитвы читаю, и плачу… Какъ я простился съ нимъ, — не помню!… Вылѣзъ изъ ямы… схватилъ заступъ, зажмурился и кинулъ землю… Слышу: ударилась… Напала тутъ на меня ярость, какая-то дикая, звѣриная… точно кто бьетъ меня по головѣ и кричитъ: «скорѣй, скорѣй, скорѣй»!..

Онъ замолкъ.

— Что-же дальше-то? — спросилъ я.

Черезъ нѣсколько дней его перевели куда-то внизъ, гдѣ онъ вскорѣ умеръ. Какъ-то разъ утромъ мы увидали въ окно изъ нашего третьяго этажа, что изъ больницы четверо рабочихъ на носилкахъ потащили куда-то черезъ дворъ его тѣло. Я отъ души пожалѣлъ его и отъ души пожелалъ ему всего хорошаго тамъ, «идѣже нѣсть болѣзнь, ни печаль, ни воздыханіе»…

Его мѣсто рядомъ со мной занялъ другой субъектъ, совсѣмъ въ другомъ родѣ… Это былъ, пріобрѣвшій на Хивѣ обширную извѣстность, юродивый Петруша. Большинство «больныхъ» изъ нашей палаты знало его хорошо. Это былъ загадочный человѣкъ, не то монахъ, не то странникъ… Волоса у него были черные, курчавые и длинные… Лицо, опухшее, бѣлое… Глаза черные, бойкіе, наглые… Походка кошки, крадущейся за мышью… Руки пухлыя, бѣлыя, съ короткими обгрызками, вмѣсто ногтей…

Благодаря этому «юродивому», моя койка, а также и его превратились въ какой-то клубъ… Петруша былъ неистощимый разсказчикъ… Онъ нисколько не стѣснялся, чувствуя себя между «своихъ», разсказывая про свои похожденія, надувательства, пьянство и развратъ, пересыпая рѣчь такими ругательствами, какими не ругается ни одинъ становой… Гомерическій хохотъ стоялъ каждый вечеръ около нашихъ коекъ… Чего только я не наслушался отъ этого человѣка!..

Въ больницу онъ попалъ послѣ сильнаго и долгаго пьянства, спустивъ съ себя все, затѣмъ только. чтобы послать отсюда письма съ просьбой о помощи «болящему и страждущему рабу Божьему Петрушѣ»…

На другой же день по поступленіи онъ настрочилъ нѣсколько такихъ писемъ, послалъ и сталъ ждать «движенія воды»…

Въ первое же воскресенье «движеніе воды» не замедлило сказаться: явились какія-то двѣ почтенныя матроны — матушки изъ монастыря.

Когда сообщили объ этомъ Петрушѣ, онъ какъ-то сразу преобразился изъ веселаго и здороваго въ согбеннаго, удрученнаго недугами старца… Походка, фигура, лицо, глаза, — все сдѣлалось другое. Сгорбившись, шлепая туфлями по полу, пошелъ онъ на лѣстницу, гдѣ его дожидались, и черезъ полчаса вернулся въ палату прежнимъ Петрушей, неся цѣлый узелъ «госгинцевъ».

— Вотъ какъ наши кошелями-то машутъ! — весело крикнулъ онъ мнѣ, бросая узелъ на койку, — теперь заживемъ… Не тужи! Гляди сюда, — онъ протянулъ ко мнѣ руку и разжалъ кулакъ. На ладони лежалъ золотой въ пять рублей. — Ужо можно въ картишки… Та, та, та… Съ нами Богъ, разумѣйте языцы… «Петруша, Петруша»… Дураки вы всѣ!..

Въ узлѣ, когда онъ развязалъ его, оказались: чай, сахаръ, булки, «монпасье», двѣ банки съ вареньемъ и еще кое-что.

— Погоди, — сказалъ онъ, — ужо не то будетъ. Скоро «сама» придетъ… Принесетъ добраго здоровьица…

Дѣйствительно, его скоро опять кликнули. Это оказалось, пришла «сама», т. е. его, какъ онъ выразился, «дама сердца», мать Ефросинья, съ которой онъ жилъ на Хивѣ и вмѣстѣ пьянствовалъ, пропивая заработанныя деньги… Она принесла бутылку водки и двѣ четверки махорки…

— Ну, теперь я кумъ королю, — говорилъ онъ, смѣясь, — а дай-ко вотъ еще кой-куда настрочу, — не то будетъ… Со мной, рабъ Божій, сытъ и пьянъ будешь… Ѣшь, пей, не жалко… Ѣшь, чудакъ!..

Къ вечеру Петруша напился; ночью, играя въ карты, «проигралъ» три рубля, а остальные отобрала у него нянька, съ которой онъ гдѣ-то на чердакѣ ночью, какъ самъ выразился, «говорилъ про божественное».

— Сколько я этихъ бабъ на своемъ вѣку облапошилъ, — разсказывалъ онъ мнѣ вечеромъ, сидя на койкѣ и куря огромную «собачью ножку», — такъ и счету нѣтъ… Дуры… ахъ! дуры есть изъ нихъ!… Ты что, рабъ Божій, знаешь? Меня за святого почитали… Слѣдъ мой вынимали!..

— Какъ такъ?..

— А такъ… Гдѣ я вступлю «стопой» своей, т. е. ножищей грязной, въ снѣгъ али тамъ въ грязь, сейчасъ это мѣсто, слѣдъ-то и вынутъ… Коли снѣгъ, — растопятъ и пьютъ, ну, а ужъ грязь куда идетъ — не знаю… Ха, ха, ха… А то, бывало, за полы меня ловятъ, подрясникъ цѣлуютъ… Ей-Богу, не вру!… «Петруша, Петрушенька, Петруша!»… ахъ! провались вы всѣ, дуры анаѳемскія!

— А то разъ со мной какой случай былъ: стоялъ я у Большого Вознесенія въ Ечоховѣ… товарищъ со мной былъ, о. Досиѳей… пьяница, чортъ, страсть! Ну, отошла обѣдня… вижу: идетъ купчиха брюхатая… Я это сейчасъ подскочилъ на одной ножкѣ: «мальчика роднишь! мальчика, мальчика»!… Ну, подала она мнѣ «Помолись за рабу Божью Евдокію, Петруша»… А я опять: «мальчика родишь! мальчика, мальчика»!… Вдругъ слышу, спрашиваетъ меня сзади кто-то: «А я кого рожу»?.. Я съ дуру-то не разобралъ, думалъ это мой Досиѳей смѣется, да и ляпнулъ: чорта!… Оглянулся, — хвать — приставъ! Вотъ такъ клюква!… Ха, ха, ха!..

— А то еще разъ я княгиню облапошилъ. Домъ у ней свой насупротивъ Храма Спасителя… Взошелъ въ ворота на дворъ: гляжу — клумбы… цвѣты растутъ… Княгиня на балконѣ сидитъ… Я это сей часъ скокъ, скокъ… подбѣгу къ цвѣточку, поцѣлую его, къ другому… Увидала княгиня: «кто такой»?.. Бѣжитъ горничная ко мнѣ: «кто ты?» а я: «Петруша, Петруша, матушка, Петруша, рабъ Божій! Спаси Господи»!… Сейчасъ меня, раба Божьяго, къ самой… Въ комнаты ввели… Палаты страсть!… «Ахъ, Петруша, Петруша, я больная… Сердце болитъ»… — Молись, матушка, молись, молись. «Покушать, Петруша, не хочешь-ли»? — Сухарика, матушка, съ водицей… сухарика, сухарика… Спаси Господи! А самъ хожу по угламъ: въ одинъ плюну, въ другой дуну… Думаю… какъ-бы мнѣ… того… улизнуть… — «У отца Ивана Кронштадтскаго бываешь ли, Петруша»?.. — Какъ же, какъ же, матушка, недавно отъ него… недавно, недавно… сподобился… благословилъ меня къ Преподобному Сергію… иду, матушка, на-дняхъ… «Ахъ, Петруша, помолись за меня грѣшную». — Помолюсь, матушка, помолюсь… Не будетъ ли жертва какая — преподобному… за упокой родственниковъ?.. — «Ахъ какъ же, Петруша, будетъ, будетъ!» Ну, думаю, мнѣ это-то и надо… Сѣла къ столу, написала что-то на бумажкѣ, достала денегъ, сунула все въ конвертъ, даетъ мнѣ. — Спаси Господи, матушка, спаси Господи!… Подастъ тебѣ Господь… молись, молись… Я тебя еще навѣщу въ скорби твоей… «Ахъ, навѣсти, Петруша!» Ну, вышелъ я это на дворъ, глядь: дворникъ, повара, кучеръ, горничныя ко мнѣ: «Петруша, Петруша, скажи намъ, скажи намъ… благослови»!… Лѣзутъ ко мнѣ… въ уголъ прижали у воротъ… Ахъ, дери васъ чортъ! думаю, а самъ гляжу за ворота нѣтъ ли гдѣ, спаси Богъ, пристава, либо городового… Насилу вырвался… одолѣли… Нанялъ извозчика, на Хиву… Посмотрѣлъ въ конвертѣ-то, а тамъ 75 бумажекъ… Ловко а?.. Вотъ какъ дѣла-то обдѣлываемъ, не по вашему… Почудилъ, рабъ Божій, я на своемъ вѣку!..