Семен Подъячев - Мытарства

Ужасъ охватилъ меня… Я хотѣлъ вскочить и бѣжать, но не могъ, — точно меня кто приковалъ къ мѣсту… Бѣлая пѣна клочьями показалась изъ его рта… Онъ страшно хрипѣлъ и бился… Лицо у него сдѣлалось черно-багровое и какое-то невыразимо ужасное…

— Ишь его черти схватываютъ!.. — услыхалъ я вдругъ позади себя голосъ и, оглянувшись, увидалъ молодого, лѣтъ 17-ти мальчишку съ отталкивающе-нахальнымъ лицомъ и съ папироской въ зубахъ… — Нажрется винища-то, дьяволъ! Ткни ему въ морду-то!. Покою отъ него нѣтъ…

Онъ перегнулся черезъ перегородку и, схвативъ больного за волосы рукой, дернулъ въ сторону такъ, что голова стукнулась о перегородку. — Песъ поганый… дьяволъ! — добавилъ онъ злобно. — Убью, какъ собаку…

Меня какъ будто что-то рѣзануло по сердцу… Я отвернулся и упалъ ничкомъ въ свое стойло. Слезы подступили и сдавили горло… Расшатанные всѣмъ предыдущимъ нервы не выдержали… Не помня себя, я вдругъ заплакалъ, какъ бабау горькими, мучительными слезами…

Оглушительный звонокъ разбудилъ меня утромъ… Я вскочилъ и долго не могъ сообразить, гдѣ нахожусь. Было еще совсѣмъ темно… Ночлежники, точно привидѣнія, нехотя поднимались съ своихъ логовищей и шли въ двери… Я слѣдилъ за выходящими, надѣясь увидать вчерашняго старика, но его не было… Вскорѣ раздался второй звонокъ, и кто-то пронзительно громко закричалъ: «Эй! вонъ отсюда всѣ! живо!..» Толпа хлынула въ двери, и я вмѣстѣ съ нею очутился на улицѣ…

На улицѣ было темно… Тускло и печально мерцали фонари… Подъ ногами трещалъ снѣгъ, и пронзительно дулъ холодный вѣтеръ. Вышедшіе изъ ночлежнаго дома люди завертывались въ свои рубища и, какъ-то особенно жалко скорчившись, точно голодныя, забитыя собаки, разбѣгались въ разныя стороны.

Пробѣжавъ вмѣстѣ съ другими до Яузскаго бульвара, я остановился на углу, не зная, куда идти… Все тѣло дрожало мелкой и частой дрожью. Морозъ выжималъ изъ глазъ слезы, сердце мучительно ныло и плакало…

— Куда идти?.. Господи, что теперь дѣлать? — съ отчаяньемъ шепталъ я. — Погибъ, погибъ… А дома?.. Что теперь дома?.. что теперь дома? Жена, небось, ждетъ извѣстій… дѣти…

— Чего тутъ торчишь?!… п-ш-шелъ къ чорту! — раздался вдругъ позади меня грубый голосъ, и вслѣдъ затѣмъ я почувствовалъ ударъ въ спину, такъ что чуть было не упалъ. Обернувшись, я увидалъ городового. Онъ какъ-то злобно скалилъ зубы, намѣреваясь ударить меня еще разъ. — Пшелъ! — опять крикнулъ онъ. — Убью!..

Не дожидаясь повторенія, я отскочилъ отъ него и побѣжалъ налѣво, вверхъ по бульвару, глотая слезы и корчась отъ холода, самъ не зная, куда и зачѣмъ бѣгу.

Пробѣжавъ бульваромъ, я свернулъ въ переулокъ и наткнулся прямо на дворника, сметавшаго съ панели снѣгъ. Онъ взмахнулъ метлой и ударилъ меня по ногамъ. Я упалъ въ кучу снѣга, такъ что руки мои по локоть ушли въ него. Увидя это, онъ громко «заржалъ» отъ удовольствія. Я поднялся и, сдерживая слезы, спросилъ его: — За что ты меня ударилъ?

— Проходи, проходи! разговаривай тутъ! сказалъ онъ, подходя ко мнѣ. — Вотъ я те еще трахну… сволочь!… золотая рота!… Куда бѣжишь-то? Небось, норовишь цопнуть что ни на есть…

— Гдѣ Юсуповъ работный домъ? — задыхаясь отъ слезъ и трясясь отъ холода, спросилъ я.

Дворникъ подошелъ ко мнѣ вплотную и заглянулъ въ лицо.

— А зачѣмъ тебѣ этотъ домъ? — спросилъ онъ какимъ-то совсѣмъ другимъ голосомъ и, поставя метлу къ фонарному столбу, сталъ свертывать папиросу. Я объяснилъ.

— А это, другъ мой, будетъ у Красныхъ воротъ въ Харитоньевскомъ переулкѣ… Вотъ здѣсь ступай, направо… не далеко… Да теперича еще туда рано. — Онъ помолчалъ, затянулся и спросилъ, глядя мнѣ въ лицо:- Иззябъ?

Я ничего не отвѣтилъ и пошелъ было отъ него по указанному направленію.

— Эй, землячокъ, стой… погоди! — закричалъ онъ мнѣ вслѣдъ. — Погоди чутокъ!..

Я остановился. Онъ юркнулъ въ ворота и минутъ черезъ пять вышелъ оттуда, подошелъ ко мнѣ и сказалъ, протянувъ руку:

— Нако-сь тебѣ гривну, попей чайку… Тутотко вотъ недалеча, за угломъ чайная есть… Погрѣйся. — И, говоря это, онъ, какъ-то торопливо и точно стыдясь, сунулъ мнѣ въ руку гривенникъ и быстро отошелъ прочь.

Слезы сдавили мое горло.

— Спасибо тебѣ! — крикнулъ я, чувствуя, что вотъ-вотъ разрыдаюсь, и побѣжалъ отъ него прочь…

Придя въ чайную, я купилъ хлѣба, спросилъ чаю и сѣлъ въ уголокъ, гдѣ потемнѣе, къ столу, на другомъ концѣ котораго, положивъ голову на руки, а руки на столъ, крѣпко спалъ какой-то, одѣтый въ хорошее пальто, человѣкъ.

Я съ жадностью выпилъ нѣсколько стакановъ чаю, поѣлъ хлѣба и нѣсколько пришелъ въ себя. Было еще рано — половина седьмого, торопиться, значитъ, было некуда… Я закурилъ, взялъ потихоньку какую-то газетку и хотѣлъ было почитать, какъ вдругъ спавшій на другомъ концѣ стола человѣкъ поднялъ голову, пристально посмотрѣлъ на меня и сказалъ осипшимъ голосомъ:

— Покурить не оставите, молодой человѣкъ?

Я далъ. Онъ жадно затянулся нѣсколько разъ и, бросивъ окурокъ, сказалъ:

— А чайку стаканчикъ?.. пожалуйста!..

Я налилъ стаканъ и передалъ ему. Онъ взялъ его обѣими руками, грѣя ихъ, и сказалъ, глотая чай:

— Славно!… спасибо вамъ… право… Вы давно здѣсь?..

— Нѣтъ, — отвѣтилъ я, глядя на его испитое, еще совсѣмъ молодое и симпатично-глуповатое лицо. — Я недавно пришелъ…

— Откуда? — спросилъ онъ. Я отвѣтилъ, и мы слово за слово разговорились. Я разсказалъ ему свои мытарства. Онъ внимательно слушалъ, моргая добрыми подслѣповатыми глазами, и, когда я кончилъ, сказалъ:

— Ничего!… поправитесь… У васъ все-таки такъ сказать, есть еще пристань: деревня, домъ, жена, дѣтишки… Уйдете туда и снова жизнь… А вотъ мнѣ какъ быть? куда дѣться?.. Это вотъ вопросъ… Да-съ…

— А вы развѣ тоже безъ дѣла? — спросилъ я.

— Конечно! — воскликнулъ онъ. — Я потерялъ мѣсто и вотъ теперь, какъ ракъ на мели… Пропился вдребезги!… Вѣдь все, что на мнѣ надѣто — смѣнка… Чортъ знаетъ что… право… Пожалуй, я вамъ разскажу, если хотите, какъ это все со мной случилось… Дѣлать-то нечего, все равно, и идти некуда… Знаете, я вѣдь въ этой чайной пятую недѣлю, каждую ночь ночую — такъ вотъ, какъ изволите видѣть, сидя… У меня, понимаете, отекъ ногъ сдѣлался… Чортъ знаетъ, что такое… право… А вѣдь я — дворянинъ и нѣжнаго, такъ сказать, воспитанія

Онъ какъ-то жалобно засмѣялся, сказавъ это, и продолжалъ:

— Служилъ, понимаете, въ почтамтѣ… Получилъ награду къ празднику, навернулся товарищъ… пошла писать губернія!… Пропился, какъ сапожникъ… Очутился на Грачевкѣ… Денегъ нѣтъ… ничего нѣтъ… Пришелъ на службу, а меня на выносъ!… Пять дней не являлся… Ахъ, чортъ возьми, скверно!..

Онъ какъ-то сразу оборвалъ рѣчь и глубоко задумался.

— Да это все пустяки, — началъ онъ опять, послѣ продолжительнаго молчанія. — Дѣло не въ этомъ, а дѣло въ томъ, что меня жена бросила… Понимаете, взяла да и бросила… Сбѣжала отъ меня, да не одна, а еще захватила собственнаго моего сынишку… а?