Семен Подъячев - Мытарства

На стѣнѣ, на видномъ мѣстѣ, висѣла бумажка съ надписью: «Курить воспрещается»… Но на это не обращали вниманія и задымили со всѣхъ концовъ… Вскорѣ сдѣлалось жарко и душно, какъ въ банѣ… Швейцаръ нѣсколько разъ просовывалъ въ дверь свою бритую свирѣпую физіономію и оралъ, что позоветъ городового и выведетъ вонъ тѣхъ, кто куритъ, но, въ концѣ концовъ, кто-то изъ заднихъ рядовъ пустилъ въ него оторванной отъ опорка подошвой, и это его какъ будто успокоило…

Такъ пришлось стоять часа два… Ноги начали ныть… Голова шла кругомъ… Нѣкоторые не выдержали и, опустившись, присѣли кое-какъ на полъ… Но сидѣть на полу было еще хуже, потому что давили и толкали стоявшіе… А разъ уже сѣлъ, то подняться и встать на ноги не было никакой возможности…

Двери въ передней давно уже заперли и не стали пускать новыхъ людей, а насъ все держали въ неизвѣстности. Безконечно долго длилось это ожиданіе, пока, наконецъ, намъ приказано было выходить по одному въ переднюю, къ сидѣвшему за столомъ писарю.

Дошелъ чередъ и до меня, я подошелъ къ столу.

— Паспортъ есть? — спросилъ писарь.

— Есть.

— Фамилія?

Я сказалъ.

— Имя?

Сказалъ и имя.

— Званіе?

— Мѣщанинъ.

— Лѣтъ?

— Тридцать.

— Давай паспортъ!

Я отдалъ паспортъ и, сдѣлавъ налѣво кругомъ, хотѣлъ было встать тутъ-же въ передней, но швейцаръ не допустилъ этого безпорядка…

— Проходи! — крикнулъ онъ, указывая рукой туда, откуда я вышелъ, т. е. опять въ туже набитую людьми комнату. — Живо!..

Въ комнатѣ этой стало еще хуже… Люди толкались и лѣзли другъ на друга, ругаясь и крича… Въ дверяхъ происходила давка… Тѣ, которые не записались, лѣзли въ переднюю, а имъ навстрѣчу пробивались обратно тѣ, которые записались… Получалась какая-то дикая картина напраснаго мученья. Въ комнатѣ стоялъ дымъ коромысломъ… Записавшіеся искали мѣстечка, гдѣ бы приткнуться, а ихъ, въ свою очередь, давили тѣ, которымъ нужно было еще записываться… Послѣдніе боялись опоздать. Страшныя лица, потныя, блѣдныя, красныя, съ вытаращенными безсмысленно глазами, мы казались выходцами съ того свѣта… Процедура записыванья и отбиранья паспортовъ, у кого они были, длилась безконечно долго. Но, наконецъ, благодареніе Богу, кончилась и она. Всѣхъ насъ оказалось 147 человѣкъ…

— Теперь куда же насъ? — спросилъ, наклонившись къ моему уху и держась за полу моего пиджака, дворянинъ. — Рѣзать или на колъ сажать? Какъ вы думаете?..

— А вотъ увидимъ, — отвѣтилъ я, главное сдѣлано… Записали… Отмѣтили… Значитъ, приняли…

— Утѣшительно! — пожавъ плечами, отвѣтилъ онъ. — Вы ужъ меня, ради Христа, не бросайте. — Боюсь я до смерти!… И чортъ меня сюда принесъ!… Загнали, какъ грѣшниковъ въ адъ… Сиди тутъ!… Хоть бы жрать скорѣй дали!… Неужели не покормятъ, — какъ вы думаете?..

— Не знаю… Сомнѣваюсь…

— Гм!… Ловко!… Но стойте!… Что это такое?.. Кажется, стали выпускать изъ ада?

Дѣйствительно, въ дверяхъ произошло какое-то движеніе… Толпа заволновалась…

— Тише, черти! крикнулъ кто-то, — вызываютъ!..

Толпа стихла… какой-то человѣкъ, въ синей рубашкѣ, стоя на лѣстницѣ, ведущей наверхъ, началъ выкликивать васъ по фамиліямъ.

— Петровъ!

— Здѣся!

— Проходи!

— Куда?

— Наверхъ… Дверь направо.

— Похлебкинъ!

— Похлебкинъ! Что ты, чортъ сивый, спать сюда пришелъ, что-ли?.. Ну живо!… Проходи!..

Дошелъ чередъ и до меня… Я побѣжалъ наверхъ… Вслѣдъ за мной, перескакивая черезъ двѣ ступеньки, летѣлъ «дворянинъ»… Мы вбѣжали съ нимъ на площадку и остановились… Направо была дверь, налѣво шла лѣстница наверхъ, на слѣдующій этажъ…

— Стойте! — дайте перевести духъ!… - сказалъ дворянинъ, тяжело дыша, и добавилъ, показывая на дверь: Сюда, что-ли?..

Мы отворили дверь и очутились въ огромномъ и свѣтломъ залѣ… Посреди этого зала стояли крытые зеленымъ сукномъ столы, за ними сидѣли одѣтые въ синія рубашки писаря, а между нихъ, за первымъ столомъ, какъ бѣлый грибъ среди поганокъ, возсѣдалъ въ креслѣ какой-то необыкновенно строгій на видъ господинъ.

— Это, должно быть, самъ Юпитеръ! — шепнулъ дворянинъ, указывая на него глазами. — Вотъ страсть-то!… Вдругъ — прикажетъ насъ выдрать…

Залъ, между тѣмъ, быстро наполнялся народомъ… И какъ-то странно было видѣть въ немъ этихъ жалкихъ, грязныхъ, оборванныхъ, жавшихся другъ къ другу, оробѣвшихъ людей…

По стѣнамъ висѣли портреты гг. Юсуповыхъ, а также портреты государей, начиная, кажется, съ Александра І-го… Сурово и грозно въ полъ-оборота глядѣлъ Николай І-й… Ласково и мягко, съ грустью на лицѣ взиралъ на своихъ «освобожденныхъ», вольныхъ людей Александръ ІІ-й и, казалось, думалъ какую-то тяжелую и грустную думу…

Когда всѣ находившіеся внизу люди собрались въ залѣ, началась снова безконечная процедура записыванья: Кто?.. Откуда?.. Чѣмъ занимался?.. Гдѣ жилъ?.. Женатъ-ли?.. Есть-ли дѣти?.. Доброволецъ или полицейскій и т. д., и т. д.

Послѣ этого насъ отдѣлили, какъ овецъ отъ козлищъ: полицейскихъ (присланныхъ полиціей) отдѣльно, добровольцевъ (т. е. явившихся по собственному желанію) отдѣльно; снова пересчитавъ, выдали каждому по картонному на веревочкѣ билетику съ No дѣла и велѣли идти наверхъ въ спальню…

Мнѣ достался № 2251-й.

— Ну, теперь мы не люди, — сказалъ дворянинъ, — а просто номера… Вы какой?.. Ну, я васъ такъ и буду звать: 2251-й, пожалуйте въ спальню… Ха, ха, ха… Но зачѣмъ же, однако, въ спальню, а не въ столовую?.. Это глупо, наконецъ… Однако, идемте… всѣ пошли… Охъ, что-то тамъ съ нами сдѣлаютъ?..

Огромное отдѣленіе спальни, сплошь заставленное койками, такъ что оставался одинъ только не особенно широкій проходъ по срединѣ, находилось въ верхнемъ этажѣ. Туда вела винтовая, полутемная, узкая деревянная лѣстница…

Спальня эта производила какое-то тоскливое впечатлѣніе… Все здѣсь было сѣро: сѣрыя стѣны, сѣрыя одѣяла, сѣрый полъ, сѣрый потолокъ, к даже свѣтъ, проникавшій въ окна, казался какимъ-то сѣрымъ…

Здѣсь, кромѣ насъ, вновь пришедшихъ сегодня, толкалось много поступившихъ раньше и ожидавшихъ работы, которой пока еще не было…

Многіе изъ нихъ валялись на койкахъ. Нѣкоторые играли въ карты… Большинство же шлялось на подобіе одурѣвшихъ овецъ, сь какими-то странными, какъ мнѣ казалось, «голодными» лицами, изъ одного конца спальни въ другой…

Мы, вновь пришедшіе, размѣстились, кто какъ умѣлъ и какъ могъ… Я, съ не отстававшимъ отъ меня «дворяниномъ», сѣлъ на край порожней койки и съ любопытствомъ сталъ приглядываться къ людямъ и прислушиваться къ разговорамъ

Изъ разговоровъ я вскорѣ понялъ, что работъ никакихъ нѣтъ. Люди живутъ здѣсь пока безъ дѣла, и когда будутъ работы — не извѣстно… Между тѣмъ, народу накопилось много

— Здѣся, въ Москвѣ, народу еще не ахти много, — говорилъ высокій, худой, косматый, съ глазами на выкатѣ мужикъ. — А вотъ въ Сокольникахъ, въ тамошнемъ домѣ, баютъ, стрась што!… Отседова туда гонятъ… Кажинный день партія… Васъ нонѣ, похоже, тоже туда погонятъ… Раздадутъ вотъ, немного погодя, бѣлье… въ баню сгоняютъ… одежу дадутъ и того… маршъ въ Сокольники…