Федор Крюков - Группа Б

— А там… приподняв… за-на-вес-ку… — запел он голосом, похожим на звук отсыревшего бубна, оглядываясь озабоченным взглядом на холмистые поля, согретые солнцем.

Доктор Картер, любитель пения и человек тоже безголосый, тотчас же взмахнул в воздухе рукою, дирижируя, и подхватил:

— Лишь пара… го-лу-у-бень-ких… глаз…

Пели громко, усердно, не смущаясь тем, что выходило немножко дико и нестройно, что, козыряя, улыбались забрызганные казаки, пробегавшие мимо рысью, на поджарых лошадках с подвязанными в узел хвостами, — что весело скалила зубы куча краснощеких девчат на телеге человека в белом кожухе. Было беспричинно весело, ясно, легко…

Конец декабря, но тепло, солнечно… Земля, как весной, дымится, поля влажно-черны, ярко-зелены редкие озими. Вдали, по горизонту, лиловеют рощи, синеют горы. В бирюзовом небе четки тонкие шпили костелов, заводские трубы, зубчатые, зелено-черные гребешки старых елей, телеграфные столбы, гипсовые Мадонны и кресты у дороги. Тонким жемчужным куревом курится земля. И в теплом этом куреве разноцветные холмистые поля, исхоженные солдатскими ногами, изрытые мужицким плугом, солдатскими лопатами и снарядами, сотрясаемые далеким гулом канонады, все-таки тихи, покорно-кротки и так знакомо-близки ласковой красотой далеких полей родины… И так беспричинно весело среди них, легко, ясно, и так поется…

— …А там… приподняв… за-на-вес-ку…

Снова и снова заводит Берг. И оба доктора, надуваясь, чтобы перекричать треск колес, присоединяют свои тусклые, но усердные голоса:

— Лишь пара… голу-у-у-бень-ких… глаз…

Доктор Недоразумение на высоких нотах лихо трясет головой, обрывается, кашляет, харкает и плюет. И, прочистив таким способом свой инструмент, снова заливается и трясет лохматой папахой. Интересно, в сущности, жить без своей воли, минутой, не думая, не чувствуя докучной заботы будней, жить, приспособляясь ко всяким неожиданностям, перекидываться с места на место, узнавать новые уголки человеческой жизни, из тесноты и грязи мужицких халуп попадать в хоромы магнатов, полуразрушенные, разграбленные, оголенные, печальные и трогательные в своей трагической растерзанности остатками старины, роскоши, вкуса… Переживать моменты опасности, напряженной работы и окунаться потом в тихий омут полного безделья, проигрываться дотла, в редкие, удачные минуты напиваться, влюбляться, разочаровываться… с похмелья вглядываться в диковинные сочетания жизни, ждать каких-то невидимых откровений их смысла и, не осилив подавляющей простоты ужасов и разрушения, махнув рукой, бесконечно повторять диким голосом пошленький мотивчик:

— А там… при-под-няв… за-на-вес-ку…

Долг службы, однако, прежде всего. Берг внезапно вспоминает об этом, озабоченно хмурится и с места галопом несется вперед, к голове обоза. Кажется, все в порядке. Не совсем, правда, пристойно, что сестра Дина забралась на козлы и почти сбила с облучка черного Карапета Холуянца, конюха. В руках у ней веревочные вожжи, которые она беспрестанно дергает вправо и влево, сбивая умного Шарика с толку. Кричит встречным прапорщикам: — «вправо держи!» — таким лихим солдатским голосом, что недостает лишь обычного солдатского крепкого словца для полноты стиля… Не очень это как будто пристойно, но что сделаешь с этой «слабой женщиной», неукротимой в скандальных словесных схватках и истерических сценах?..

— Владир-Льич! — кричит она в спину начальнику группы Б.

Он притворяется, что не слышит, — Бог с ней. Волосы седые, а сердце влюбчивое, характер же несносный… Подальше от нее…

— Владир-Льич! слышите? ау! Во-воч-ка-а!..

Она перехватывает его, когда он скачет от головы к хвосту обоза:

— Владир-Льич! один момент!

— Ну-с… что прикажете? — говорит он сухо, осадив Листопада и равняясь с санитаркой.

— Слушьте… Вовочка… вы оглохли, сударь мой?..

Берг хмурится и, держа руку «на бедро», по-кавалерийски, говорит ледяным тоном:

— Пожалуйста, сестра, что вам угодно?

Дина гипнотизирует его немым взглядом. Она уверенно знает, что взгляд ее неотразим…

— Пузырь вы этакий… смешной… Хорошо я правлю?

— Гм… восхитительно…

— Нет? серьезно?

— Лучше не… гм… некуда…

— Я дома всегда тройкой правлю… у нас свои лошади… Бутербродик хотите? с ветчиной?..

— «И все-то врет, все-то врет…»… — мрачно думает Берг и мрачно отказывается от бутерброда, хотя есть уже хочется.

— Ну, шоколадку?

И не дожидаясь ответа, сестра Дина оглядывается внутрь санитарки, к сестре Софи: — Софи! дайте ему шоколадку… он хочет шоколадку!

Увядшая, некрасивая Софи, с кирпичным лицом и большим синим родимым пятном около носа, кокетливо поет:

— Он хочет шо-ко-лад-ку…

— Мерси… я вас обожаю, — говорит Берг, сострадательно глядя на ее мешки под глазами и синее пятно около носа. — «Бывают же такие… несчастные…» — думает он жалостно, забивая в рот шоколадную плитку.

— Только не меня… толь-ко не меня… — краснея возражает Софи.

— И вас, и Дину, — беззаботно уверяет Берг набитым ртом.

— И не Дину… Вы хотите сказать: Лизу Осинину?

— Вы мало проницательны…

— Ну, ну… не сердитесь… я шучу…

Сестры все неравнодушны к начальнику группы Б, — у него такие мягкие, бархатные глаза, милое жизнерадостно-круглое лицо молодого актера, забулдыги и мухобоя. И весь он такой круглый, мягкий, простодушно-ветреный, милый, славный. Хроническая, непрерывающаяся борьба идет из-за него в группе, в женской ее половине… А он легкомысленно переходит от увлечения к увлечению, плодит глухие раздоры, беззаботно возвращается к старым кумирам, беззаботно выносит упреки и слезы, беззаботно съедает весь запас шоколада в уютной пристани и снова потом пускается в путь новых сердечных приключений…

— Владимир-Льич! — говорит нежно Дина.

— Слушаю-с?

Ей хочется сказать что-то интимное, необыкновенно важное, но здесь этого нельзя. Она дает понять это долгим загадочным взглядом и длинной паузой. Говорит:

— Почему Шарик хорошо везет, а Запятая капризничает?

Берг дожевывает шоколадную плитку, вытирает губы перчаткой, смотрит на Запятую, тощую молодую полукровку, изучающим взглядом и говорит тоном знатока:

— Просто, Шарик — добропорядочный сибиряк, а это — помещичья калечь… Навязалась — ну ее к черту — на нашу шею! Подвеселить вот ее…

Берг поднимает нагайку, Запятая испуганно танцует в сторону, сестры визжат:

— Не сметь!.. Себя хлестните, попробуйте!..

Берг пренебрежительно отмахивается и пришпоривает Листопада.

— Пузырь! — кричит ему вслед Дина.

— Пузырь! — повторяет, сверкая глазами, Софи, и черный Карапет, спрятав глаза в черные щели, довольно скалит свои зубы.

В Калиновщине проголодавшийся доктор Недоразумение спросил: