Федор Крюков - Итальянец Замчалов

— Хороший генерал оказался: поглядел он мне на ноги, на руки, как я избился весь, велел накормить и оставить тут, в этом городе. «Пущай, — говорит, — отдохнет, а то там их работать заставят. Пущай подправится». Я три недели у них прожил, — тогда только отправили…

Замчалов остановился, отошел немножко в сторону, оправился и вытер нос тыльной стороной ладони…

В старой аллее было уж темно, — над парком спустились сумерки. Сквозь мохнатые ветки черных елей виднелись золотые пятна света из окон панского дома, где разместился штаб дивизии. Маленькие огоньки засветились по халупам за речкой, на полугоре. За оградой парка, по шоссе, жужжа, пронесся автомобиль, — отблеск его фонарей на мгновение захватил конец аллеи. От мельницы надвигалась шумная солдатская песня:

Калинушку ломала, в офицеров бросала…

Бросала-бросала, чубарики-чубчики, бросала…

Я спросил у Замчалова, не очень ли задерживаю его.

— Никак нет. Это я вот картошку к ужину нес… Да там товарищи понесли мешочек…

Он с некоторым смущением усмехнулся, побарабанил пальцами по котелку.

— Картошки тут у помещицы — страсть! Тут вот, за рощей, в кучах зарыта. Нам приказано, конечно, держать караул. Ну, держим… Что поделаешь? А землякам поделяемся… [10] Поделя’ться (донск.) — делиться чем-л. с другими. И сами пользуемся… Останется и барыне, — картошки много…

Мы закурили.

— Так вот, значит, опять я прибыл в З., — это уж по теплу, в марте месяце. Доставили меня при бумаге. Я думал, генерал отписал обо мне рекомендацию, — не накажут. Однако к столбу подвешивали…

— Больно было? — спросил я.

— Больно. Руки-ноги затекают. Ну, как видят, — посинел человек, — сымают. Они и своих так же наказывают, — все единственно. Ну, стал я опять подыскивать товарища, — бежать. Охотников много, особенно по теплому времю: легче скитаться, насчет ночлега свободней. Сговорились мы с одним солдатиком, дождались случая: вечером, когда каву раздают, всегда — толпа, шум… и часовые возле толпы. Так вот это время и мы могли уйтить: подсадили нас на крышу, — крыша прорвана в нескольких местах, — ну, мы потолком прошли и спрыгнули, где ловко было…

— В этот раз я уж ученый был, по шпилям зря мы не лазили. Обходили, конечно, горами подозримые [11] Подозримый — просторечный вариант «подозрительный, подозреваемый» (ср. то же «Клад», «В родных местах», «Товарищи»). места, но держались ближе к дороге. Шли и шли. Две недели шли…

— Чем же кормились? — спросил я.

— Щавель был, щавелем больше и продовольствовались. Вот в горах, когда приходилось уходить от дороги, поголодней было. Молоко также пили…

— А молоко где брали?

— Там коров много. Хо-орошие коровы, красные. Пасутся или на приколе, или в загородке в какой-нибудь. И ручные: сама к человеку бежит… Ну, подойдешь… Шляпа у меня была плотная, войлочная. Подоили в шляпу, сколько надо, — вот и обед… Конечно, какая же это пища? Хлеба никак нет, отощали… А в селение иттить опасно: угадают, — отведут к жандармам. Однако нужда заставила: пришлось и в селения заходить. Дорогу мы забирали больше влево, чтобы на Швейцарию не попасть. Ну, взяли так-то по шоссе. Шли-шли, шоссе кончилось, горы пошли. Полезли по горам. Лазили-лазили. Лезешь — думаешь: вот, мол, до верхушки долезу, погляжу, не видать ли Италии. Долезешь, а там гора еще выше…

— Как же вы Италию рассчитывали признать? — полюбопытствовал я.

— Италия обозначает ровное место. Ну, мол, как равнина покажется, это Италия и есть. Ан до равнины-то еще глаза на лоб вылезали раз несколько…

Попыхивая папиросой, он качал головой, — над своей наивностью, по-видимому. Вспомнил что-то, рассмеялся.

— Таким манером два дня мы лазили в горах, в снегах. Добрались, наконец, до самой вершины, выше какой уж не было: камень и на камне — снег. Только я забрался на этот камень глянуть, не видать ли Италии, — снег подо мной обвалился, и я с ним. Чуть-чуть за камень успел ухватиться, а то были бы мне садики [12] Были бы мне садики — здесь, по-видимому, или от: Садо’к, са’дик — всякое устройство для содержания в неволе животных; Садок рыбный, са’жалка — затопленная лодка или загородь в воде, запруда, для держания живой рыбы (Даль). Или от названия казачьего танца, «садик» (сообщено Л. У. Вороковой). Т. е. Вот были бы мне танцы (если б сорвался в пропасть). В рукописи ТД перед нами другой, видимо, верхнедонский вариант этого слова (напомним, что Замчалов — казак Ессентукской станицы, то есть «низовой» или «терский»): «…а то б садуски» (2 черн., с. 88; 2 бел., с. 104). По изданию: «Косу-то пырнула под сердце, а рука дрогнула, мимо взяла, а то б концы…» (ТД: 2, XXI, 228). : пропасть страшенная… Товарищ из сил тоже выбился, ободрался весь. «Будь оно проклято, — говорит, — это странствие, тут пропадешь, пойдем вниз»… Вижу: ничего кроме снегов нет округом, не видать Италии… Надо вниз спускаться, в лога, к дороге…

— Пошли вниз, — где ползком, где катильоном катились [13] Катильоном катились — по-видимому, просторечное искажение, контаминация Котильон — бальный танец французского происхождения (БЭС М. 1991) и Катись кандибо’бером (бран.) — выражение раздражения, злобы, желания избавиться, прогнать кого-л. (ДС). . В одном месте, при шоссе, видим: четыре дома стоят, в роде поселка. «Давай зайдем, — говорю товарищу, — попросим хлебца»… — «Какой у них хлеб, отколь, — он говорит, — а жандарму представят»… Не пошел. Ну, я не утерпел: дай, думаю, осмотрю местность… Дома хорошие, садик возле них, в саду — девка и мальчонка сидят. Ну, я мальчонка к себе пальцем маню: иди, мол, сюда… Нейдет, — опасается. — Поди, дурачок, чего ты боишься, — говорю, — я — тальянец… Снял шляпу, говорю: «Морген!» Подошел мальчонка; за ним и девка подошла. Показываю им, что есть хочу. «Да ты кто?» — девка у меня спрашивает. — Тальян. — «Нет, — говорит, — ты не тальян, ты — цыган… руссише цыган»… Ну, шут с тобой! Цыган, так цыган… Есть хочу — три дня не евши… «Ну, пойдем», — говорит. Повела меня в дом. Вошел я с ней в дом, — хо-орошее убранство такое, — глядь, а там человек с десяток немцев сидят, пиво пьют. Вот так голос!.. Ну, нечего делать: «Морген!» — говорю. — «Морген!» — отвечают и немцы, продолжают свое. Поглядели так-то на меня, никто ничего не сказал, допрашивать не стал. Посадила меня девка к столику, а сама к хозяйке пошла. Через малое время несет мне кавы вот такую чашечку и хлебца, — вот кусочек, не больше этого…

Замчалов на широкой горсти отметил размеры кусочка хлеба и, округлив пальцы, изобразил объем чашки. Все было действительно очень скромно по размерам.

— Расспрашивают девку австрийцы, кто, мол, это. Слышу: «Руссише цыган», — говорит. Я встаю, тоже докладываю: я, мол, цыган, работал тут у вас в Австрии, теперь в Италию иду. Сказал им про Италию, — вижу: промахнулся… Забурчали они, — как видать, недовольны. Я и не знал, что тогда уж наклевывалась у австрийцев война с Италией, не слыхал. А тут через малое время, с 1-го мая, они и воевать стали… Ну, вижу: дело не переливки [14] Не переливки — здесь очевидно значит: не шутки, дело серьезное. Ср.: Пере’ливки — южн. Переливка из пустого в порожнее; шутки, смехи; а также Перели’вки — помои; (Даль). ; выпил каву, поблагодарил, пошел, — хлеб для товарища спрятал. Ничего, — не задержали. Девка вышла за мной. Спрашиваю у ней: «Скажи, сделай милость, в какой стороне Италия?» Тычу рукой туда-сюда, твержу: «Италия». Она смеется. Догадалась все-таки; махнула рукой через дорогу в правую руку, через горы, — горы не дюже высоки. «Ну, спаси тебя Христос! — говорю. — Дай Бог тебе жениха хорошего»… Смеется…