Павел Нилин - Знакомство с Тишковым

- Григорий Назарыч! А я уж тебя и не ждал. Вот, скажи на милость, какая радость! А я думал, ты очень занятой. Не можешь вырваться к нам. Ну, смотри, как ты меня обрадовал...

Он пожал ему руку прямо-таки с хрустом и поглядел на председателя райисполкома.

- О, глядите, и Варфоломей Сергеич...

- Сергей Варфоломеевич, - поправил Григорий Назарович.

- Ну, это я извиняюсь, - не сильно смутился председатель колхоза. Редко видимся. А вы, наверно, и фамилию мою не помните?

- Почему же? - улыбнулся Сергей Варфоломеевич. - Тишков. Встречались.

- Тишков, вот именно встречались, - подтвердил Тишков и взглянул на секретаря обкома. - А вас я, кажется, знаю. Вы, наверно, будете товарищ Перекресов. Ну да, я вас видел в прошлом году на областном совещании. Вы речь говорили... - И опять повернулся к Григорию Назаровичу, точно боясь, что тот вдруг уйдет. - А тебя я, имей в виду, сегодня не отпущу. Я тебя арестовываю прямо на сутки. Ты у меня должен будешь тут кое-что поглядеть...

- Я погляжу, - пообещал Григорий Назарович. - Мне самому интересно на твои яблони посмотреть.

- Да что яблони! Ты погляди, что мы в Темном Углу делаем. Мы там весь кустарник, всю эту бузину свели. Сейчас будем сеять...

- Я погляжу, - еще пообещал Григорий Назарович и пошел через площадь.

- Должно быть, толковый человек, - кивнул в его сторону Перекресов.

- Толковый - это мало сказать. Первый агроном в районе, если не во всей области, - просиял Тишков. - Я у него учусь. Всю зиму, с моими ногами, по два раза в неделю к нему ездил. Он мне много чего хорошего в голову вложил. Брошюр одних сколько я от него перечитал. А также ответы дает на все вопросы...

- А что у вас с ногами?

- Ноги у меня, можно сказать, не свои, - постукал он палкой по носкам башмаков. - Одна, как говорится, искусственная - протез, а вторая болит. Может, тоже придется отымать. А жалко. Все-таки своя нога, она много значит. Частная, можно сказать, собственность...

Он шутил, и видно было, что в человеке этом, несмотря на его больные ноги и, наверно, значительный возраст, заключена большая энергия, живая и веселая. Она светилась и в его глазах, неожиданных на этом лице, словно вырубленном из бурого камня, каким богата, должно быть, вон та гора, по которой ползут подслеповатые избушки.

Перекресов кивнул на гору:

- Камень никак не используете?

- Как же это так не используем? Очень даже используем. Но ведь вот начальство не поддерживает нас. - Тишков показал палкой на Сергея Варфоломеевича, поставившего ногу на колесо пролетки и счищавшего щепкой присохшую грязь с сапога.

Он делал это, пожалуй, только затем, чтобы как-то скрыть свое, все еще продолжавшееся смущение. Неумная его затея - взять агронома вместо кучера - теперь и ему самому представлялась нелепой. Что это он, спьяна, что ли, придумал? И как он мог надеяться, что это не будет разоблачено? Перекресов, наверное, еще в дороге догадался. Конечно, Григорий Назарович мог всегда понадобиться для справок. Сергей Варфоломеевич не раз брал его с собой как живой справочник даже на областные конференции.

Всего ведь не удержишь в памяти, как ни старайся. Но Перекресов специально предупредил, что никого с собой брать не надо. А Сергей Варфоломеевич схитрил.

И теперь уже все покатится под гору. Перекресов теперь ничего ему не простит, ничего. И этот Тишков еще наболтает. Хоть вспомнить, что же Тишков просил у него зимой, из-за чего скандалил и еще на конференции из-за чего-то оскорбил его с трибуны!

Сергей Варфоломеевич напрягает память, но вспомнить ничего не может, ведь у всех председателей колхозов свои претензии.

Кажется, шел какой-то разговор о детских яслях. Нет, о яслях просил Жолобов из колхоза имени Ворошилова.

А этот Тишков ругался, если память не изменяет, из-за кирпичного завода. Ну да, кажется, из-за кирпичного завода.

Стоять вот так, на глазах у всех, возле пролетки и счищать присохшую грязь с сапог, пожалуй, не очень удобно. И главное - глупо. Все равно ведь не отвертишься от разговора. Надо что-то сказать. И Сергей Варфоломеевич говорит Тишкову:

- Вы ведь тут с осени?

- Нет, - улыбается Тишков. - Я тут не с осени. Я уже тут третий год живу. Мне, - смотрит он на Перекресова, - врачи на нашей шахте свежий воздух прописали. Я-то их так понял, что свежий воздух перед смертью. Болезнь у меня в самых легких. Называется "силикоз". Шахтерская болезнь от вдыхания угольной пыли. И, кроме того, я, можно понять, уже в хороших годах нахожусь. Ну, не в очень хороших, мне под шестьдесят, но по моим болезням оно, разумеется, надо собираться. После фронта, когда я приехал на шахту об одной ноге, мне уж обратно спускаться под землю не велели. Я на поверхности стал работать. Но, поскольку врачи говорят про свежий воздух, я смотрю - значит, и на поверхности мне не удержаться. Что-то, значит, надо соображать. Тут, откровенно скажу, я и вспомнил про брата. Написал ему, он ответил. Я и поехал сюда...

- И вот видишь, - вдруг вступила в разговор суховатая женщина с визгливым голосом и со скорбным лицом монашки, - вот видишь, брат-то тебя принял, как родного принял, единоутробного. А ты как, красиво поступил?..

- Ты, пожалуйста, не скули, - кротко попросил ее Тишков.

- Как же это я могу, то есть, не скулить? - взвизгнула женщина. - Ведь брата родного, все видели, не пожалел...

- Да погоди ты, пчела! - опять попросил Тишков и как бы заслонил ее своей спиной от Перекресова. - Вот такая у меня, выходит, биография жизни. Из шахтеров я обратно превращаюсь в колхозника. Хотя раньше я колхозником не был. Я тридцать шесть лет проработал на шахтах. А до шахтерства был просто крестьянином, жил в родительском дому. Ну и вот, я приехал сюда почти что три года назад. Жена моя сразу же ударилась в слезы. Воздух-то здесь имеется точно такой, какой нужен, - чистый, свежий. Речка красивая рядом. Гора. Лес. А вот с пищей, глядим, неважно.

"Это верно", - про себя согласился Сергей Варфоломеевич, вдруг почувствовав, что хочет есть. Ведь с утра, кроме стакана молока, он ничего не ел. А день уже клонился к вечеру. Однако надежды на обед не было. Едва ли тут, у этого Тишкова, пообедаешь.

9

Только что улыбавшийся Тишков опять посуровел, сделался даже страшным. Бурая кожа на его лице побагровела. Он стал рассказывать о Федоре Бескудникове, который председательствовал тут до него.

"Правильно, - про себя подтвердил Сергей Варфоломеевич. - Это брат Клавдии Бескудниковой. Я его знаю - алкоголик. А где теперь, хорошо бы узнать, сама Клавдия?"

- И ведь что обиднее всего? - говорил Тишков. - Обиднее всего, что все в колхозе видели, что этот Федор Иванович никуда не годится. А вот они, он кивнул на председателя райисполкома, - его все-таки поддерживали. Бескудников прямо откровенно заявлял, что у него своя рука в райисполкоме. Вот эта рука. - Тишков уже с ненавистью смотрел на Сергея Варфоломеевича.