Лазарь Карелин - Даю уроки

- Мы товарищу покажем такие уголки, - оглянулся Алексей, сверкнув молниями прищуренных глазок, - что... А как вы насчет дам?

- Алексей! - строго одернул его Захар Васильевич, не шутя рассердившись. - Ну бабник, спасения нет!

- Это точно, разные мы, - сказал Алексей. - А в общем-то, все мы бабники. Только один маскируется, тихарит, а другой - душа нараспашку.

- Ты на что намекаешь, это кто же тихарит? - Захар Васильевич даже покраснел от негодования.

- Не о вас речь, Захар Васильевич, начальство вне подозрений. Да вам, дипломатам, и нельзя.

- Что - нельзя? - спросил Знаменский.

- Все нельзя. Закованный народ. А чуть что, на коллегию.

- Это так, - и усмехнулся и погрустнел опять Знаменский. - Это уж точно.

- Дамы, дамы, погубят они нас, - сказал Алексей, старательно крутя баранку, обходил как раз пылящий и зловонный самосвал.

- Это уж точно! - повеселел Знаменский. Нравился ему этот парень. - Но, Алексей, об этом догадались еще задолго до вас.

- А мне какая разница, что кто-то догадался, главное, что я сам догадался. Но поздно. И наука не впрок. Третий раз развожусь.

- Вот такой он у нас, - сказал Захар Васильевич. - Ох, Алексей, займусь я тобой!

- А нас учи, не учи, а мы такие, какие есть. Характер - штука железная. Верно говорю, Ростислав Юрьевич?

- Железо гнется, утверждают.

- Не знаю. Я бы рад согнуться, а смотрю, и опять занесло. Куда, кричу, куда ты меня тащишь?! - это я характеру своему, а он знай себе тащит.

- И затаскивает в очередной шалман, - сказал Захар Васильевич. Погибнет, честное слово. Спасибо, хоть пьет только по выходным.

- А в другие дни водителю нельзя, - сказал Алексей.

- А как же характер? - спросил Знаменский.

- Так я же не пьяница, у меня в другом вопросе катастрофа.

- Ну, понял, ясно. Каждому свое.

- Именно!

А что, если вспомнить, про что они тогда говорили с простейшим и милейшим тем королем, - когда хотел, он был простейшим и милейшим со своими гостями, демократичнейшим был, любил прикидываться, - так если вспомнить, то ведь такой же почти, как с Алексеем-шофером, шел у них тогда разговор. Про женщин, конечно же, и что от них вся морока, и что зарекайся не зарекайся...

- А вот теперь смотри! Город! - торжественно провозгласил Захар. Приехали! - И помолился: - Аллах, пусть будет счастлив сей путник в твоих земных чертогах!

Знаменский глянул. Прямая, широкая улица открылась глазам. Дома за разросшимися кронами карагачей были едва различимы, даль над асфальтом плыла в знойном мареве. Люди, их было мало в этот дневной час, шли по улице, держась поближе к стенам, выискивая тень погуще. Что за люди? Что за стенами этих домов? Он столько видел промельков таких улиц, в стольких успел побывать городах, что улицы и улочки давно слились для него в одну сплошную улицу, а города - большие, маленькие, громадные, - в один сплошной город. Но здесь, среди промелька этих стен и людей, ему предстояло жить, сюда его выбросило на берег.

- Да, приехали, - сказал Знаменский.

И верно, приехали. Машина подкатила к бетонному, в нишах и окнах, зданию, почти такому же, как там, и там, и там, - по всему миру, - на фронтоне которого значилось: Отель "Ашхабад". И рядышком, чтобы и иностранец все понял: "Hotel..."

Машина остановилась, и Алексей королевским жестом повел рукой:

- Прошу, джентльмены!

Номерок был маленький, как келья в крепости, не повернуться. Да еще эти хвастливые чемоданы, сразу их бахвальство тут увиделось, в скудном убранстве кельи. Да еще духота такая, что просто впихивать себя пришлось в эти недра, хотя на подоконнике красовался громоздкий ящик кондиционера, который, ясное дело, не работал. И запахи, запахи, весь букет от недалекой ресторанной кухни, от журчащего всеми кранами туалета, набухшая от сырости дверь которого плотно не притворялась. Когда-то все тут работало, не протекало, затворялось, но пик славы отеля прошел, как и у человека минует молодая пора, и пришла старость, обветшалость. Жить тут? Вот на этой, - тронул рукой, - продавленной и скрипучей койке ночь провести? Мысль эта удручила.

А Захар за спиной, явно гордясь, что раздобыл другу номер в лучшей гостинице города, радужные уже строил планы:

- С месячишко тут поживешь, а потом раздобудем тебе в каком-нибудь тихом частном домике комнату с окнами в сад.

- И чтобы хозяйка кофе умела варить! - подхватил Алексей, утонувший в продавленном креслице. - Лет сорока, не больше!

- Кофе лет сорока? - подхватил игру Захар Васильевич, надеясь хоть как-то развеселить удрученного этим задохшимся номером друга.

- На первое время! - понял свою задачу Алексей. - А потом, при такой-то внешности, товарищ сам найдет себе кофеварку. Но, Захар Васильевич, если по совести, в сорок лет женщина, именно в сорок, ну, плюс-минус три годика, она особенно хороша.

- Это почему же? - морщась, досадуя, что втягивается в подобный разговор, но уж больно убитый вид был у друга, спросил Захар Васильевич.

- Неужто не ясно? Последний вальс, так сказать.

- И практик, и, гляжу, теоретик. Ростик, да не дергай ты этот шнур. Сгорел кондиционер, не загудит.

- Уморился, машина все-таки, - сказал Алексей. - А мы его заменим. У меня тут администраторша в больших подругах. Сейчас, как спустимся, все налажу.

- Наладь, сделай милость.

Поняв, что кондиционер не загудит, поняв, что и окно не распахнуть, да и зная, что в жару такую распахнутое окно мало что даст, Знаменский, как за спасением, кинулся к одному из своих кофров, лихорадочно защелкал массивными, сверкучими замками с колесиками кода. Отмахнул крышку и выхватил, выставил на утлый столик бутылку виски. Ах, какая это была бутылка-красавица! И какой золотистый напиток забвения в ней искрился! А эта белая мирная лошадь, пасущаяся на зеленом, влажном от росы поле, - не этикетка то была на бутылке, а картина, произведение искусства, чтобы встрепенулась изнывшая душа.

Стаканов в номере не нашлось, были лишь пиалушки. Ничего, можно и из пиалушек. Торопливо отвинтил Знаменский покорно-хрусткую крышечку, торопливо забулькал в пиалушки золотистую влагу. Проник, вструился в беспросветную духоту свежий ветерок, дуновение это с зеленого поля проникло.

- Поехали, друзья! - Знаменский не стал ждать, чокаться там, жадно приник к пиалушке.

- Спятил?! В такую жару виски! Надо бы разбавить! - Захар Васильевич из солидарности взял со стола пиалушку, но вертел в руке, не решаясь пригубить.

- Спятил! Вот именно! - Знаменский уже подхватил бутылку для новой порции, но еще не начинал наливать, а вслушивался в себя, в тот пожар в себе, который сейчас должен был выжечь в нем отчаяние. И потихонечку, потихонечку разгоралась на его лице улыбка. Засмотрелся на этого человека Алексей, на улыбку его разгорающуюся.