Лазарь Карелин - Даю уроки

- Так ведь кондиционер же тю-тю, дорогая Айсолтан! - взмолился Алексей.

- В трехрублевых номерах кондиционеры почему-то всегда тю-тю, - чуть улыбнулась дорогая Айсолтан. На своего приятеля Алексея она не обращала никакого внимания, даже как-то подчеркнуто не обращала, неинтересен ей был и этот нескладный в ладном костюме высоченный русский, ее заинтересовал лишь вот этот вот, с разгорающейся восхищенной улыбкой на лице, товарищ. В нем что-то было, что-то такое, что приобвыкшей в отельной службе к самым-рассамым экземплярам мужской породы Айсолтан показалось интересным, примечательным, заслуживающим хотя бы двух-трех пристальных, из-под ресниц фотографирующих взглядов.

- Милая, дорогая Айсолтан, - сказал Знаменский и сложил ладони, как это делают на Востоке, умело, привычно, поклонившись без подобострастия, но только потому, что перед такой женщиной невозможно было не склониться, пусть даже она всего лишь администраторша гостиницы, а он, может быть... - Ханум! Но тут дышать же нечем!

Она задумалась, взглядывая сквозь густые ресницы. Там, за ресницами, в ее агатовых зрачках затеплилось сочувствие.

- Зачем такому человеку такой номер заказал? - спросила она Захара. - У меня два "люкса" свободных. Жарко, начальство не едет.

- А такой человек приехал! - подхватил Алексей.

- Я как-то не подумал, - смутился Захар. - Ну, номер как номер. Не на гастроли приехал. - Он подошел к Знаменскому, спросил, шевельнув в шепоте губами: - Потянешь?

- Потяну. А здесь ноги протяну. Выбора нет.

- Вот, вошла женщина - и пришли шуточки да прибауточки, - усмехнулся Захар. - Да, ты все тот же.

- Не просто женщина, Захар, а дорогая Айсолтан.

- Тогда вопросов нет, перебирайтесь в угловой номер на этом же этаже, сказала администраторша, водворяя строгость на своем чуть только помягчевшем лице. - Алексей, ты знаешь, куда нести чемоданы. - И удалилась, плавная, царственная, еще раз убедившаяся в своей власти над смешным этим мужским племенем. А это чувство, что ни говори, женщины не устают в себе подкармливать.

- Ты заметил, услышал, как она русские слова произносит? - спросил Захара Знаменский. - Акцент ее туркменский, мягкое "л", напористое "р" и часто "ю" вместо "у". А вместе - какая-то загадочность входит в обычную казенную и скрипучую фразу. Загадочность и даже женственность.

- Все такой же, такой же, - покивал другу Захар. - Алексей, твои связи сработали, перебираемся.

- Обычное, самое первое лингвистическое наблюдение, - сказал Знаменский. Он закрутил крышку у бутылки, глянув на свет, много ли еще в ней полощется забвения, поспешно сунул бутылку в чемодан, отделываясь, с глаз долой, и, подхватив чемодан, кинулся из удушья номерка в коридор.

- Куда бежать?! Дышать же нечем!

- Следуйте за мной, сэр!

С двумя чемоданами в руках Алексей бегом припустил по длинному коридору, а Знаменский не отставал.

И вот они уже стоят посредине довольно большой комнаты, замерли, вслушиваются. Да, гудит, гудит тут кондиционер. Но не в звуке дело. Тут ветерок повевает, тут прохлада угнездилась. Бог мой, какое это чудо прохлада! Как спасшийся от огня, как выскочивший из горящего дома, стоит, замерев, Знаменский и дышит, дышит, просто дышит.

- Да, тут совсем другое дело, - сказал Захар, нарушая молитвенное молчание.

- Две комнаты - раз, кондиционер японский - два, цветной телевизор, телефон, - перечислял, поворачиваясь локатором, Алексей. Он потрогал диван, присел на пробу в креслице. - Мебель югославская с подбросом. Житуха, Ростислав Юрьевич! Набор посуды! Рюмочки-бокальчики! В выходной к вам в гости напрошусь с сопровождающими лицами. Примете?

- Пренепременно!

- А потянешь? - спросил Захар. - Рублей семь-восемь в сутки.

- Деньги есть, вот как раз деньгами меня снабдили, - сказал Знаменский и разом все вспомнил.

Захар Васильевич Чижов жил неподалеку от гостиницы, тут все было неподалеку, особенно если ехать на машине. Квартиру Захар унаследовал от своего предшественника, уехавшего на другую работу, так сказать, с концами, то есть с семьей и без брони на служебную квартиру. Повезло Захару Чижову, поскольку его предшественник жил тут долго, дом свой обиходил. Да что дом эти три комнаты, выгороженная половина одноэтажного особнячка, - главное было не в доме, а в небольшом совсем, но сказочно возделанном участке, отгороженном высоким дувалом, как тут и полагалось, в этом воистину рае, прильнувшем к террасе и окнам, где росли, уже желтея плодами, абрикосовые деревья, старая черешня росла, жаль, уже обобранная, но еще набирали цвет в синеву два сливовых дерева, но всюду - и на опорах, и на шпалерах - зеленел, желтел, розовел, натекал в матовую багровость виноград. И журчал крошечный фонтанчик, убегая струей в тень деревьев, где можно было укрыться от зноя, там сама тень казалась прохладной. Солнце и здесь, конечно, царствовало, но здесь оно царствовало благожелательно.

На раскладных парусиновых стульях, вокруг укрытого ломкой, крахмальной скатертью стола, на котором сейчас воцарилась на синем блюде дыня и, кажется, зрим был, струился в воздухе ее аромат волшебный, сидели они институтские друзья, а нет дороже институтской дружбы, сидели два "мгимошника" - Ростик Знаменский и Захар Чижов и его жена Ниночка, "торезовка", то есть студентка в прошлом института иностранных языков, с которым у "мгимошников" была давняя дружба, породненные это были учебные заведения. Все такая же была Ниночка, почти такая же, как и на первом курсе, Ниночка и Ниночка, разве что чуть пополневшая, но это только еще больше красило ее, их Ниночку-блондиночку.

Сидели, молчали. Отвосклицались уже, проинформировали друг друга обо всем и даже о мелкой мелочи, ни разу не коснувшись главного в их жизни, той муки, той печали, того, что случилось или не случилось у них, для них, а было мужчинам тридцать три почти годика, они были ровесниками, с одного курса, вместе начинали воевать судьбу. А не случилось и случилось многое. Вот не случилось у Нины, - она была года на четыре моложе своего Захара, не случилось у Ниночки сберечь ребенка, их мальчик умер трех лет, в распроклятом, в чужелюдном для русского человека климате той страны, куда Захара Чижова с женой послали работать. МГИМО - это не только престиж и заграничные шмотки, возможность заработать на "Волгу" и кооперативную шикарную квартиру, шикарно же ее обставив. Ошибаетесь, товарищи! Это тропические лихорадки, это яростные москиты, это бездорожье, безводье, безлюдье, а подчас пагубное многолюдье или, точнее, нелюдье. Мгимошники, пижоны, форсуны, с прононсами и сленгами - они солдаты, да, да, они солдаты и часто самого что ни на есть переднего края. И вот тогда... а вот тогда и становится ясным, кто есть среди них кто.