Рудольф Ольшевский - И слово было Вэйзмир

У Марии тоже был бог. И знала она о нем совсем немного. Ночью Семен снимал с нее крестик, чтобы два божества не переплетались. И жили они вчетвером, друг другу не мешая -- двое на земле, а двое на небе.

Некоторые разговоры Семена смущали душу Марии. Она, например, никак не могла поверить, что Бог Семена не еврей, а ее Бог еврейской национальности.

-- Неужели моему и обрезание делали? -- спрашивала она у Семена.

-- Да ,-- отвечал он. -- В Назарете в начале первого века нашей эры.

Гузману было приятно, что он имеет отношение к ее Богу.

А перед самым концом войны вернулся из госпиталя без обеих рук муж Марии, на которого она давно получила похоронку.

Молча посумерничали они втроем. Распили две пол-литры. Поплакали. А утром Гузман уехал в Одессу, где дядька определил его в свою рыболовецкую артель.

Прошло еще два года из тех пяти с лишним тысяч лет, и вдруг от Марии пришло письмо.

Одесские почтмейстеры все-таки великие психологи. В прошлом веке они запросто нашли бы деда Ваньки Жукова. На конверте Мария всего и написала -"В Одессу- маму Гузману еврею". Таких Гузманов в Одессе было не меньше пятисот. И между прочим, все евреи. А они все-таки взяли и нашли его.

-- Ты был прав. -- Писала Мария. -- Мой Бог твоей нации. Я теперь молюсь вам обоим."

Не такой уж дурак был Гузман, чтобы не понять, на что она намекала. Но отвечать ей не стал. Как представлял, что в стылой избе каждый день человек выпивает стакан водки, зажав край его зубами и запрокидывая голову, так начинала ныть его душа, которую Господь Бог как раз в это время вдувал в розовеющие губы Адама.

-- А какого душа цвета, Господи? -- спрашивает Семен, возвращаясь на небеса.

-- Голубая, Сеня. Потому и небо будет такого цвета, что туда летят человеческие души.

И снова Гузман на земле в плену у своей памяти.

В камерах смерти, думает он, выпускали голубую и вдували красную душу. Соревновались с Богом. Где-то в Польше в начале войны, в лагере, вдохнули эту красную душу смерти в губы его жены Рахили. Рахили, что поила овец водой из колодца Лавана. А тяжелую колодезную крышку откинул тогда молодой Иаков. Как молод был мир.

Смещаются в голове у Семена времена и пространства.

-- Извини меня, Господи. Такое ты сейчас дело совершаешь. Человека создаешь. А я к тебе со своим личным лезу.

-- Куда это ты все время пропадаешь? -- Смотрит на Семена Бог.

-- Это я ненадолго в жизнь свою спускаюсь. Считай, по малой нужде бегаю.

-- А нравится тебе, как я слепил человека? Хорошо ведь! А?

-- Пока да. И глину для плоти подобрал отличную. Сливочное масло, а не глина. Слона слепил чуть ли не из простой земли. Для черепахи пошел кусок камня. Змею скатал из мокрой пыли. А тут такую глину нашел -- кровь с молоком.

-- Да, да . Но хватило ее на одного Адама. Граждане, не занимайте очередь. Продукт закончился.

-- Что значит, закончился? А Ева? Мы что, появимся, потому что Адам начнет размножаться делением?

-- Фу ты, черт, увлекся, про женщину забыл. Ты бы лучше, чем мотаться туда-сюда, напомнил мне. Ну да ладно, материал еще мягкий. Слепим Еву из Адамова ребра. Пока Адам поймет, что к чему, она подрастет.

-- Еще как подрастет.

Семен снова заглядывает в окно Фаины. Подросла-таки, нивроку. Если бы Фаина знала, что ее сейчас сотворяют, она сделала бы умное выражение лица, поджала бы губы, соединила бы ноги. А то раскинулась, как Черное море, растопырила губы. Ей снится, что сосед Алешка плюет на проходящий мимо автобус. Это потому, что Одесса соревнуется со Львовом, какой город чище. И возле ворот их дома висит плакат "Что ты сделал, чтобы победить в соревновании со Львовом?" А внизу кто-то приписал: "Плюнул на Львовский автобус."

-- Не отвлекайся. -- Говорит Бог. -- Потрогай Еву. Ты посмотри, какая гладкая глина.

Семен не может трогать первую женщину грязными руками. Вот Фаину бы другое дело. Он наклоняется, открывает кран и моет руки.

А двор уже начинает просыпаться. Со второго этажа слышен голос Мани, которая продает семечки и сейчас их жарит в коммунальной кухне:

-- Мадам Сквиренко, как вам это нравится, только семь часов утра, а я уже целый день ходячая, как энциклопедия.

-- Брокгауза и Эфрона? -- спрашивает образованная мадам Сквиренко.

-- Соня, ты больная на всю голову. -- Доносится бас мужа Сони Резник.

-- Ваня! Включи телевизор. -- Голосит Татьяна Петровна.-- Идет фильм. Наверное, клевый -- режиссер еврей.

-- Стоило на этих женщин тратить ребро. -- Ворчит Семен.

-- Ты таки правильно забыл. Впрочем, правильно и вспомнил. Надо было только косточку у Адама брать поближе к голове. И я, дурак, тебе этого не посоветовал. А впрочем, разве ты меня послушал бы. Разве я тебе не говорил: "Адама и Еву не выгоняй из рая. Ты меня не послушал. И что из этого вышло? Ай-ай-ай, червивое яблочко съели! Разве Каин вырос бы бандитом, если бы жил в домашних условиях, и у семьи хватало бы на прожиточный минимум?

Да и Авель был хорош, подхалимничал перед тобой, а ты и клюнул на это. Вызвал зависть Каина. Я его очень даже понимаю.

Думаешь, мне не было обидно ловить тюльку, когда все эти маменькины сынки Коганы и Гилисы по Лонданам и Парижам шастали? Они на скрипочке пиликали, а я со своей музыкальной внешностью должен был тянуть сети. Этот Столярский тоже был хорошим гусем. Вроде тебя. Извини за откровенность.

Я думаю, прими он меня даже барабанщиком в духовой оркестр, это бы положительно сказалось на моем потомстве. А так, где сейчас халамидник Левка, мой старший сын? В тюрьме сидит, как какой-нибудь Каин. А Мишка, мой второй сын, тоже порядочный босяк. За два года -- одна телеграмма, шесть слов по три копейки. "Папа я жив здоров подробности письмом." Знаю я эти подробности. Сплошной мат. Потому и не пишет, что там нецензурные слова. Я когда их из детдома забирал, уже видел, с кем я имею дело. Шалопуты. Хорошо еще, что Рахиль не знает этого. Она бы не пережила.

-- Здравствуйте, Семен Соломонович, -- услышал Гузман грудной голос и понял, что проснулась Фаина. -- Ой, я таки да проспала целую жизнь. Что-нибудь случилось за это время?

-- Конечно, Фаина Марковна. Ева Адамовна уже слопала яблоко.

-- Это новая жиличка? И не подавилась, дай ей бог здоровья? А что еще?

-- Еще Беня Каинблат убил своего брата, а участковому сказал, что он не сторож ему.

-- Ну и чудак вы, товарищ Гузман. Такое напридумаете. С вами так весело, что, не про меня будет сказано, животики порвать можно. А за мусором уже приезжали?

-- Смотря что вы имеете ввиду под мусором. Если за участковым, который разбирается с Каинблатом, то еще нет. А если за смитьем, так вот как раз подъехали.

И в это время мусорщики ударили в утренние колокола. Сонные жильцы лениво понесли свои дурнопахнущие ведра к машине. Проснулся Вавилон. Появились русские, украинцы, евреи, армяне, турки. А так хорошо было в пустом дворе сидеть на тумбе от крана между двумя тающими звездами.