Александр Зиновьев - Смута

— Кого ты имеешь в виду, — спросил его Крутов.

— Всех без исключения. Нас с тобой в первую очередь.

— Что же делать?

— Ничего. Ждать, когда это наваждение пройдет само собой.

Вернулся из ссылки старый пьяница и певец по кличке Бард, о котором упоминалось выше. На пустыре около рынка возродились пьяные сборища, на которых он пел политические песенки. Осведомители КГБ аккуратно переписывали их и, как в застойные годы, приносили своим начальникам, а те передавали самому Горбаню, слывшему покровителем искусств. Новые песенки Барда встревожили Горбаня. И было от чего. Вот, например, как расценить такое?

А это намек на возврат к прежним суровым методам. Честно говоря, возврат такой необходим, иначе докатимся до полной катастрофы. Но это мы сами решать должны, а не какой-то помоечный поэтишка. А к чему зовет такая песня?

Это — настроения консерваторов. Конечно, в чем-то они правы. Народ распустился. Идеалы наши не ценят. Наше прошлое и наши достижения не ценят. Этот Бард вроде бы и хочет это сказать. Но как? Эти люди, собирающиеся на пустыре, — не наши союзники. Они суть наши будущие враги. С перестройщиками можно договориться. Изменится установка — они мигом перестроятся. А те, кто собирается на мусорной свалке и аплодирует этому Барду, навеки останутся нашими врагами. Надо за них взяться всерьез!

Появились, конечно, и неосталинисты. Это были отнюдь не «недобитые сталинисты», а молодые люди не старше двадцати пяти лет, в основном учащиеся. Они сочинили воззвание «К гражданам Партграда!», размножили его в большом количестве, разбрасывали в местах скопления людей, запихивали в почтовые ящики, Крутов заподозрил, что это — дело рук агентов Горбаня. Но тот поклялся, что не имеет к этому никакого отношения, что его агенты сбились с ног, пытаясь раскрыть структуру организации, ее руководителей, тайную типографию и склады с оружием. Эти сопляки оказались достойными учениками Сталина, надо отдать им должное.

В воззвании неосталинистов говорилось следующее. «Неужели все пережитое нашей страной есть лишь черный провал в истории?! Неужели наши прадеды напрасно шли — на виселицы, в тюрьмы, на каторгу?! Неужели был ошибкой выстрел «Авроры»?! Неужели наши деды ни за что погибли на фронтах Гражданской войны, мерзли, голодали, жертвовали самым дорогим в жизни и самими жизнями?! Неужели были впустую пятилетки и великие стройки, массовый героизм и энтузиазм?! Неужели зазря погибли миллионы наших отцов, матерей, братьев и сестер на фронтах Отечественной войны?! Зря горели в самолетах, бросались со связками гранат под вражеские танки?! Разгром фашизма — это тоже не в счет?! А покорение космоса?! А тот факт, что на нас боятся напасть?! Мы пережили страшную, но великую историю. Любой другой народ гордился бы такой историей. А мы? Что делаем мы? Мы сами черним и оплевываем нашу великую и многострадальную историю. И инициатива этого осквернения исходит сверху, от циничных и тщеславных карьеристов и авантюристов, готовых за ничтожную похвалу на Западе предать все то, за что жертвовали жизнью наши прадеды, деды, отцы. Позор этим изменникам! Мы, внуки и правнуки их, протестуем против этого, Защитим дело Ленина и Сталина от предателей!»

На толкучке стали продаваться уцелевшие бюсты, портреты и сочинения Сталина. Причем, последние стоили дороже, чем книги эмигрантских писателей, теперь разрешенные и прославляемые. Дороже была лишь книга Нострадамуса, якобы предсказавшего перестройку, но почему-то забывшего предсказать, чем она кончится.

Постепенно и как-то незаметно Партград втянулся в смуту, охватившую всю страну. Началось такое мазохистское саморазоблачение и самобичевание, что даже самые злобные антикоммунисты и антисоветчики растерялись. Они на этом фоне стали выглядеть как мелкие жалобщики и порою даже как защитники коммунизма. Все старались превзойти друг друга в оплевывании прошлого и в очернении всего сделанного за послереволюционные годы. Лишь попы сдерживали город от религиозного мракобесия, неосталинисты — от разгула демократии, мафия — от засилия частников. Неоднократно упоминавшийся выше писатель в интервью, напечатанном в «Партградских новостях», заявил, что «теперь дышать стало легче». И укатил на Запад с лекциями о перестройке. В Париже, напившись и нажравшись за счет советских эмигрантов, он в порыве откровенности признался, что «такой помойки, какая сейчас разбушевалась в России, еще никогда не было в русской истории». Эмигранты сделали из этого вывод, что Россия на самом деле встала на путь западной демократии. Но возвращаться на покинутую ' родину не захотел никто.

Власти стремительно теряли контроль за жизнью в области. Инициативой завладевали политические демагоги, ловкачи, наиболее циничные карьеристы, гангстеры, хулиганы, тунеядцы и прочие отбросы общества. Нужны были чрезвычайные меры, чтобы остановить процесс, ведущий к катастрофе. Поползли слухи о введении военного положения. Но они скоро заглохли. Все понимали, что в случае применения крутых мер Запад не даст ни компьютеров, ни хлеба, ни мыла. Положение казалось безвыходным. Крутов фактически самоустранился от руководства, пустив все на самотек. Дни и ночи он проводил на даче и на рыбалке. Или сидел в кабинете, запершись и поглощая бутылку за бутылкой водку. И тут в его кабинете прозвенел телефонный звонок. На проводе был сам Сусликов.

После той исторической встречи с Горбачевым, о которой говорилось выше, Сусликов лично связался с Крутовым и сообщил ему о предстоящем превращении Партграда в маяк перестройки и об О собой комиссии во главе с Корытовым, которая вот-вот прибудет в Партград. Услыхав ату новость, Крутов наложил в штаны, так как догадывался, чем для него пахнет такая перспектива. Показать Партград с его грязными и серыми улицами, пустыми магазинами, бесконечными очередями, неистребимыми пропойцами и прочими атрибутами советского образа жизни — это означало угрозу мирового скандала и превращение его, Крутова, в козла отпущения. Но делать было нечего. Крутов заверил Сусликова, что он оправдает высокое доверие партии. Он хотел было сказать, что ему такое представляется сделать «не в первый раз», но вовремя опомнился, так как это должно было произойти именно в первый раз в истории Партграда и в его, Крутова, личной карьере партийного руководителя областного масштаба.