Анатолий Онегов - Юркина луда

Уже потом, промеряя глубину вокруг Юркиной луды, я убедился, что тот самый пятачок дна, скрытый под девятиметровой толщей озерной воды, действительно был лудой - вершиной посреди устрашающих озерных глубин. Склон этой вершины-горы почти отвесно уходил к глубине.

Солнце плавило снег на наших глазах, и мы уже были посреди огромной лужи из талой воды. И берегами этой лужи-половодья были, казалось, берега самого озера... Вот-вот все пространство вокруг нас грозило превратиться в непреодолимую водную преграду. И мы собрались домой.

За обещанием и разговором я как-то забыл еще один свой вопрос: откуда он, этот Юрка, являлся ранним утром на озеро и куда бесследно исчезал? И наш дружеский разговор и наше доброе общение, общение двух людей среди безлюдной северной тайги, определенно предполагали и нашу общую дорогу из этого безлюдья к людям, к теплу. И только тогда, когда на мое: "Ну, пойдем, что ли, домой?" - мой Юрка коротенько и будто извинительно произнес: "До свидания", и я опомнился.

- Как "до свидания"? Куда ты?

- Домой, - ответил Юрка-скворчонок и следом назвал имя того большого села, где до настоящего тепла и отсиживались обычно по весне являвшиеся с юга наши деревенские скворцы.

До этого села было около десяти километров. Десять километров через рас

плавленный лед озера и раскисшие снега лесной дорожки-тропки, которую пробил сюда еще по зиме этот удивительный рыболов.

Я не мог удержать своего юного друга, не смог уговорить его зайти ко мне. Не помогли мне ни горячий чай, ни скорая уха, которую мы сварили бы вместе, не помогли тут и мои рыболовные снасти, что оставались в избе и могли вдруг пригодиться Юрке-рыболову... Юрка уходил от меня через озеро напрямик, смело шагая по ледяным лужам. А я все стоял и смотрел ему вслед, еще не зная, что вижу его на этом весеннем льду последний раз. Завтра он уже не придет сюда - какие-то другие неотложные дела помешают ему отважно проделать путь через снег и лес к нашему озеру, путь, который он до этого упрямо мерил туда и обратно почти каждый день...

Мы встретимся теперь с Юркой только летом, уже на июльском озере, и коротко вспомним нашу весеннюю рыбалку...

И я расскажу ему, как после него я каждый день навещал его луду и как здесь, на его луде, на этом небольшом подводном пятачке-островке среди подводных глубин, на свою тонкую московскую снасть нет-нет да и вытаскивал лобастых, тяжелых окуней, которые значительно превышали все стандарты, установленные местными рыбаками для маломерных рыб.

Я расскажу ему о том, как потерял на его луде не одну драгоценную мормышку, как окуни-страшилища рвали тут мои самые крепкие лески. Но я умолчу о другом - я не расскажу почему-то ему, как изменилось после него все озеро, как определенно мне не хватало тогда его тонконогой суетливой фигурки посреди весеннего льда. И как после нашего расставания я все чаще и чаще стал вспоминать обратную дорогу в Москву.

В Москву я уезжал в середине апреля. Нет, лед еще на озере оставался, и на Юркиной луде еще можно было ловить и ловить тяжелых, лобастых окуней, но все наши деревенские скворцы уже вернулись к своим скворечникам и наполнили нашу деревушку своими веселыми весенними песнями. И за этими неумолчными голосами скворцов как-то отступило, потерялось то необыкновенно-торжественно-тихое время, время ожидания первого тепла и первых перелетных птиц, вернувшихся домой, - время самой первой весны, ради которой я и стремился так на лед этого лесного озера...