Владимир Орлов - Распятие и воскресение Татьяны Назаренко

Владимир Викторович Орлов

Распятие и воскресение Татьяны Назаренко

Эссе

Слова в паузах

Мне нравится писать протяженные сочинения. Начинаешь роман, не зная, какие события в нем произойдут и куда поведут тебя твои же герои. Пишу я медленно, и пребывание мое внутри романа, собственная моя жизнь в нем происходит годы. Естественными и объяснимыми оказываются паузы между романами. Необходимы восстановление и накопление жизненной энергии для новой большой работы. Художнику тоже выказывать свою суть и свое понимание жизни не формулировками, а образами и картинами историй персонажей. А вот в паузах между романами формулировки или оценочные слововыражения являются. Возникает потребность именно оценить все, что происходит вокруг тебя, и себя самого, и свои работы, и те или иные явления истории и культуры. Поэтому я порой принимал предложения литературных или культурологических журналов написать для них эссе либо же выступить в каких-либо дискуссиях. Так в частности, возникло эссе "Романтика латиноамериканской прозы", я переписал для публикации в журнале "Латинская Америка" свое устное дискуссионное выступление. Соображения мои расходились с мнением латиноведов, но показались им занятными. И они уговорили меня, снабдив интереснейшими книгами, написать о феномене открытия Америки. О чем я совершенно не жалею.

Владимир Орлов

1

Был в Москве Успенский вражек. На его берегах живет Татьяна Назаренко. Из окон кухни художницы видна с золотом купола морковно-малиновая церковь Воскресения Словущего, что на Успенском вражке. Первая треть семнадцатого века. Прежде тут непременно восходила из столетий церковь деревянная. Из окна мастерской - иной вид. Вертикаль Иванова столпа, купол казаковского сената, кубы и параллелепипеды министерств и телеграфа, двор композиторского дома, гаражи и рядом с ними - опять церковь. Но униженная, примятая, испустившая дух, приведенная в гражданское состояние способом отсечения глав, ныне в ней - общежитие телефонных автоматов, лишь белая колоколенка просится в небо шатром-укором. Вспомните "Московский вечер"...

Уголки Успенского вражка одни из самых спокойных и уютных в Москве. Особенно в безветренный день с солнцем. Приятно пройти Брюсовским переулком (когда-то Вражским), ныне улицей Неждановой, миновав при этом дворцы Брюса и Меншикова (внуков, но все же). Тихий переулок, будто и не впадает он в грохотно-державную улицу, придремавшие автомобили у подъездов, починка обуви и оптики, мемориальные доски во множестве, зелень в сквере, цветники и чистые дорожки, счастливо-нарядные дети резвятся при бабушках у песочниц, псы дорогих пород прохаживаются с достоинством и по праву - "выгул собак разрешен". Церковь Воскресения стоит ухоженная, реальная - в ней служат, но и как бы декоративная - до того благополучной выгладит она, будто бы знак благополучия, хоть лепи ее на патриарший календарь, потому и водят к ней иностранцев, и нашего московского интеллигента, пребывающего порой в душевных сомнениях и раздрызгах, она, возможно, устраивает именно своим благополучием, он в минуты порывов, хоть и состоит в атеистических кружках, вводит себя в нее как бы невзначай, как бы посмотреть, но с полутайным намерением приблизиться ненадолго к самому себе и к существенному в мире, а заодно, на всякий случай, и поставить свечку. (Церковь Воскресения можно увидеть и на холстах Назаренко. И будет повод об этом напомнить.) А мимо нее шествуют люди, служивые и творческие, кто в сертификатном виде, с дипломатом в руке, кто с папкой нот или инструментом, кто перетекая из одного чиновного дома в другой, кто в дома музыкальные. А вот степенно прогуливается благородной осанки, с благородными сединами, прекрасно несущий костюм (как его назвать?.. не мужчина же... не гражданин... Господин?.. Сударь? Джентльмен?..) человек... Иван Семенович Козловский. Поклонимся ему... Если принять во внимание приобретения века (в архитектуре, технике, способах существования, понятиях красоты) и сделать поправки, здешний уголок вполне можно посчитать сегодняшним поленовским московским двориком. То есть уже не поленовским.

Но что это за дворик, что это за тихое место, скажете, если тут спешат, несутся куда-то люди! Позвольте, удивлюсь, какие же это москвичи, если они никуда не спешат и не несутся? Век-то их чему учил? Впрочем, верно, не все здесь тихо, и не всегда было мирно. Можно, следуя совету Генри Джеймса, произвести поворот винта, и надвинется на нас иная сущность Успенского вражка. Или одна из его иных сущностей.

Но тогда нас пронзят, пронижут века, и нутро здешних домов, недра их опрокинут на нас свою память и свои горести. И тогда наш соскользнувший с камней взгляд напомнит, чьи имена на мраморе досок. "Здесь жил и работал..." "Здесь жил и работал..." Среди прочих: Качалов... Леонидов... Мейерхольд... Шостакович... И придет на ум. В этом доме графа Гудовича квартировала мать каторжников Никиты и Александра Муравьевых, друзья и родственники мятежных братьев приходили сюда ради вестей из Сибири. А в этот серый дом никогда не вернулся неистовый Всеволод, доктор Дапертутто, арестованный в Ленинграде. Но вот, вот с крыши, наверное, ближнего флигеля пробирались в его квартиру убийцы с государственным поручением прирезать лишнюю Зинаиду Райх. А в ста метрах отсюда впервые произносил звуки великой и трагической музыки рояль Дмитрия Шостаковича. Упомянуто было: в обезглавленной церкви размещены нынче телефонные автоматы. Оно так. Но это не простое общежитие техники, а место междугородных общений, и являются сюда люди не случайно и не каждый день, а для разговоров особенных или чрезвычайных. И слышатся здесь исповеди, объяснения в любви, причитания и плачи при вести о гибели близких. Сгустки людских энергий, надежд и болей бьют в высокие своды мирского помещения, будто бы готовые разнести, разорвать их. Странные метаморфозы сотворяет время. И вот одно из них. Храм и пункт междугородной связи. И по-прежнему вместилище духа и страстей человеческих... Но двинемся дальше... Тот благородный человек с благородными сединами... Он уже не степенен. Он в лохмотьях, с цепями вериг. Он рухнет сейчас на паперть церкви Воскресения. Юродивый. Слезы на его глазах. И не от того слезы, что дети, игравшие недавно под надзором бабушек, бросятся к нему отнимать копеечку. Мысль о родной земле тяготит его. Горе, горе Земле Русской. Смутное нынче время, смутное... Коли будут неприятны страдания Юродивого, можно и отвернуться. Но отвернувшись, мы увидим здание стиля соцклассицизма архитектора Н.Ловейко, несколько лет назад в одном из сановных кабинетов здесь сидел Чурбанов.