Тамара Орлова - Ловушка для ящериц

Накануне отъезда Марк помыл жену в просторной, залитой солнцем и птичьим щебетом ванной, тщательно, с любовью оглаживая мыльной рукавицей нежные, трепетные места на груди, изнанку полных колен, родинку в основании бедра. Вначале она, как обычно, дурачилась, сдувала ему на волосы пену, жаловалась, что мыло попадает в глаза, но постепенно подчинилась строгим, размеренным движениям мужа и стояла прямо, серьезными глазами глядя в окно, в колышимый беспокойными воробьями кустарник. Она почти что жалела, что не согласилась на подкуп, - такой беспомощной и неумелой чувствовала себя теперь, перед отъездом Марка.

А когда Марк рано, на рассвете, уехал, Мина решила, что какое-то время побудет одна, а потом позовет обратно мужа. Бог с ним, с ребенком, она даже не знает, как к этому юноше подступиться и не выглядеть глупо, к тому же у нее не так много женского опыта, чтобы обольстить неприступного красавца. Разумеется, был и в ее жизни период, когда любовные признания взрывались праздничным фейверком, объяснения, тягостные от страсти, кружили голову наподобие шампанского, на бумажных тарелочках наперебой предлагали эклеры и безе - от сливочного крема полнеют руки и грудь, однако длился этот период недолго. Приезжал на каникулы брат Антон, и сердце, отбивая барабанную дробь, соскальзывало в пятки, руки дрожали так, что выпадала ракетка для бадминтона, и такой же беспомощной и неумелой чувствовала она себя теперь, после отъезда мужа. Итак, решено: послезавтра она Марку позвонит, а эти два дня проведет как обычно, ни о чем не заботясь.

Именно как обычно Мина после пляжа пошла не домой, а в парк дочитывать испанскую книжку, на каждом неправильном глаголе кладя в рот спелую виноградину, янтарно-желтую, а не винно-красную, какие ела теперь Липа, смахивая капельки пресной росы в песок. В парке Мина села на лавочку, подогнув под себя ногу, одной рукой придерживая страницу и непослушный глагол, другой отщипывая от кисти винограда. При одном воспоминании об этом ветрено-солнечном, облачном дне у нее жгуче, до боли краснеют уши и красными, как от горчичника, пятнами покрывается грудь.

17

- Не говори глупостей, она не затем ходит в аптеку, чтобы отравить тебя.

Просто у нее слабый желудок и перемена климата...

- Значит, ты с нею заодно, вы всегда теперь вместе, ты, она и доктор, и не обращаете на меня внимания!

- Но ты же сама предпочитаешь проводить время лежа. - Марк, закончив плавное утреннее бритье, сполоснул помазок из серебряного набора, который она ему подарила одним сентябрьским утром три года назад, и насухо вытерся полотенцем. Мина подозревала, что он отлично понимает, откуда берется ее раздражение, только нарочно не хочет ничего обсуждать; иногда ей становилось страшно. Может быть, в тот день, когда она, вытащив из сумки гроздь желто-белого винограда, раскрыла испанский словарик на букве S, решив про себя, что незачем даже пытаться, Марк точно так же решил, что жертва чересчур велика. Но телефонистка слишком долго не давала линию, трижды старая хозяйка, рассаживавшая клубничные кусты, перепутавшиеся усами, слышала раздраженные звонки и не успевала подойти, а шелковолосая внучка, зажав коленями щенка, вытаскивала из свалявшейся собачьей шерсти репейник и боялась, что пес убежит. Когда же вечером Мина вернулась домой, было уже поздно. Теперь ей все больше и больше казалось, что муж действительно передумал, давно или недавно, неважно, им лучше было бы выкрасть, как те люди, ребенка с пляжа и усыновить.

Иногда она, выспавшись в сиесту, бодрствовала ночью, слушая, как ветер треплет штору, как вздрагивают во сне куры, рассматривала близко, пристально лицо мужа - кривую ухмылку, тянущую губы вниз, подрагивающие ресницы и бегающие под ними зрачки. Ей становилось жутко, и она часами не шевелилась, боясь усмиренный сном ужас разбудить: вдруг очнувшийся Марк не выдержит, закричит, навалится на живот и выдавит младенца. Поэтому она и спала так много днем, когда мужа рядом не было.

- Марк, милый, не сердись, но я совершенно не могу уснуть, когда за дверью кто-то сопит и ворочается, оттого и говорю глупости. Однако лекарства ты все-таки покажешь доктору.

Они спорили тихо, приглушенно, в восклицательных местах не повышая интонацию, а, наоборот, переходя на шепот. Уже прошло много дней, однако Липа ни в какой отель не переехала; спала она в гостиной, долго и крепко.

Марк, помогавший Мине искать карманный словарик, который она вроде бы оставила на диване, где теперь в ожидании волшебного поцелуя негромко посапывала Олимпия, несколько раз задевал выдвинутый из-под стола тяжелый стул. Из вороха набросанных на него вещей выскользнуло купленное недавно, но уже сильно помятое платье и кое-что из Липиного нижнего белья. Мина с грохотом задвинула стул на место, под бахромчатую скатерть - упал и, дребезжа, покатился по мельхиоровому подносу стеклянный стаканчик. От шума Липа не проснулась, только кротко, глубоко вздохнула и повернулась к ним спиной.

Дело в том, что накануне она пришла под утро - неряшливая, как кладбищенская кошка, в лаванде и сухих семенах. "Я смотрела на море оттуда, сверху. - Липа ткнула в сторону кладбища, на вершину, за которую зацепилось небольшое прозрачное облако. - Я видела купающегося в ручье юного пастуха, он угостил меня козьим молоком и фруктами из дикого сада..."

Пока ее не было, Марка с Миной мучила совесть, потому как вчера вечером они ее обманули и ушли одни гулять в горы, сославшись на скорый визит доктора, а того вызвали делать искусственное дыхание заблудившейся пловчихе, и он не пришел. Так по крайней мере рассказала им ранней южной ночью хозяйская внучка, Катюша, которая легкой тенью на цыпочках откуда-то возвращалась домой. "Тетя Липа долго искала вас, потом вытерла платком глаза и ушла". Марк в благодарность погладил по голове милую девочку и незаметно, едва коснувшись губами, поцеловал в пушистый пробор. А Липа вернулась уже под утро, усталая и довольная, блаженно осев на стул, принялась рассказывать: "Море было видно до самого дна, до самого крохотного сапфира на дне..."

И вот теперь, когда пора завтракать и идти по узкой каменистой дорожке в безлюдную, плещущую небесно-голубой водой лагуну, она спала, крепко и безмятежно. Солнце перевалило через подоконник и ударило в блестящий поднос, украсив малиновым зайчиком прозрачную вазу, округлым боком похожую на увеличительное стекло, - таким неправдоподобно большим выглядел в воде стебель голубого ириса. Олимпия прикрыла голой рукой вздрогнувшие веки, волнистые локоны рыжими змеями заелозили по подушке, и она протяжно потянулась.

Пожалуй, они не станут ее дожидаться, она достаточно здесь освоилась. Мина на этот раз с особой осторожностью прикрыла за собой дверь на террасу, но Липа, словно почуяв, что от нее и на сегодня хотят избавиться, встала и походкой тряпичной марионетки, которую ведет не успевший опохмелиться актер, проследовала за стол. "Мне опять приснилось ужасное. Этот рогатый король лез прямо в мою постель, а я не могла к нему притронуться, потому что он, обидевшись, начал бы мстить. Но этот еще ничего - с твердым панцирем, а вот мягкие кузнечики, они так расчетливо прыгают, и пушистые тарантулы карабкались по простыням..."