Георгий Осипов - Симптомы

***

От птичьего щебета дребезжат стёкла. Птицы летают назойливо, всем своим видом давая понять, что могут влететь в окно. Тревожен их вид. Тревожно на душе. "Кыш! Кыш!" - начал было отгонять их Артемьев. "Кыш мир им ин тухэс, бэ-лёхх!" Ругательство больше напоминало в его устах заклинание. Несмотря на то, что имя его отчима было Марк. Марк Болан. Как больно ему было обнаружить, что блеющий гитараст стал популярен у части советской молодёжи! В отделах грампластинок крутили "Хот лав" - фирма "Мелодия", дозволено цензурой. Он делал вид, что не замечает этой моды. "Что они понимают, жалкие крысы! Это я открыл Ти-Рекс!" Но всякий раз, когда он делал резкое заявление, случалось либо пролетать реактивному самолёту, либо сигналил грузовик, либо слишком сильно шумела листва.

Дурацкому "бэ-лёхх" научил его Нос. Нос, как и все спившиеся скрипачи, евреев не любил. Подобно отцу Неточки Незвановой, он был убеждён, что "жиды" забили все достойные точки: "Смотри, даже в "Махавишну" кто - Джерри Гудман, потом этот, Папа Джон Крич!" Хотя последний был совершенно лысым негром с улыбкой и озорными усиками под Баркашова. "Крич? Негр?! Кричевский негр?" - Нос загорался и гас. Он погас окончательно вскоре после реабилитации доктора Живаго, до реабилитации Эйхмана он так и не дотерпел. Сердце остановилось, когда он в полнолуние пытался пролезть в форточку частного владения. Голова осталась внутри, а задница - снаружи. С того случая эта форточка слывёт целебной. Желудок, яйца, поясницу - всё лечит, так прямо и говорят. Адрес посёлка...

А кто подсунул Носу Достоевского? Гадина.

***

Нэ бэспокойтэ императора - пускай человек поспит. Сашка устаёт. Сочинения застряли на одной точке, словно утомлённое солнце, которому надоело садиться. Как не устать, если приходится строить сразу две дачи одну под Москвой, а другую на небесах. Стоп. Стоп. Бама-лама! Бама-лу! Это всё суждения Гадины. Будь он проклят, Гарри-кровожёр.

"Усi ви купа гною, не придатна, навiть для удобрювання - заявляе приставлений до них выкладач на прiдвысько Гарри-кровожёр - Tа я вам пощастило, бо я вмию навiть з гною шлiфувати дiаманти". Как случилось, что он умудрился запомнить, потом напрочь позабыть, внезапно снова с точностью вспомнить этот словесный понос?

Когда-то образом Артемьева был "мужчина волевого типа" - упругий светлый плащ из гладкой кожи с аппликациями тут и там рыжеватого меха, на мускулистой подкладке. Yeah, Daddy, yeah. Поздно. С недавнего времени он начал гордиться сходством с писателем Аксёновым и застенчиво склонял голову, если того показывали по ТВ.

Гадина будет жить, а он, Артемьев - жить не хочет. Глотнул виски. Кати Сарк, немка приносила. Поль-джентльмен привёл. Сперва пили Артемьеву водку, а после - виски. Не до конца... Какой ещё Поль-джентльмен? Поль убит и взят могилой. Когда выбрал неблагополучное время для пьянки и поплатился. Рессорой снесли полбашки. Артемьев содрогнулся. Paul is dead.

Бывало при звуках песни Una rotonda sul mare, кажется совсем ещё недавно, сердце рвалось из груди шипучим вином, тянуло поделиться восторгом с отвлечёнными, психоделически растворёнными добрыми людьми. А сейчас, точно больным зубом цыкнул: краткий глубокий вдох и будто нарывает в лёгких - тупо дёргает боль. И ничего не хочется. Только чувствовать её, эту боль и, себя доводя, думать о причинах её возникновения. Пора удалять...

Виски в тысячу первый раз понравились. Америка! Там всё по-другому. Какой бизнес не начнёшь - ладятся дела. Кто это ему давеча говорил, убеждал... Поль без головы. Она вырастает подобно лунному диску, и он ходит в гости. Moonfire.

Неожиданно для себя принимается с кривёхонькой ухмылкой напевать:

Девочки, ой девочки.

Не слушайте его.

Он не любит, он не любил никого...

Я уверена, уверена, уверена, что он...

***

Павлик, сынок, слушай, что хочешь, только услышь меня... К мальчику был быстро прикреплен психиатр, тем не менее, тяжелые переживания время от времени сгибают юношу в бараний рог. Литровую банку с красной жидкостью, обычный сок, забудут спрятать - и получайте припадок. Все разбросано, забьется в угол и сидит, навострив уши. Психиатры нарушают тайну исповеди. Стареющие тетки, типа Лизы Боинг, отвалив свешенную с дивана ножищу, рассказывают про "толстого Люлю". Особенно ясно Гарри-кровожёр давал понять, что он с психоаналитиками вась-вась, когда сверкая клыками и осколками арахиса на ужасных, похожих на черную ленту для мух, гайдучьих усах (они то появлялись, то исчезали у него на роже), рассказывал случаи из детства: мальчик блондин из Ленинграда в сумрачном подъезде передавал ему текст некогда знаменитой песенки "Hippy shake". "Зови меня князем тьмы" настаивал Гадина. "Слушаюсь, ваша светлость" - одними губами упрямо повторял рыхловатый подросток, и гад больно щипал его выше локтя. Взрослые вели себя с этой дрянью не лучше. Они сначала выбалтывают ему всю грязь известную им друг о друге, а потом уже самодовольно рассказывают о себе ...

***

Черт бы побрал этих пернатых. Щебечут как паломники. Ветки растут слишком близко от окна. Дикий голубь невидимый монотонно требует свое: "чеку-шку, чеку-шку". "Зеленая ветка, зеленая ветка ...начнется ...и снова зеленая ветка качнется..." Он не знал, кто это поет, но песня его раздражала. Обсуждая пути уничтожения ненавистной им "одной шестой" среди скопцов и бобылей, они такое не слушали ... Только Запад! Мужская компания. Немножко Картер, немножко Бегин, потом Рейган, потом Буш и вдруг - Крэш, Пум, Бэнг. Остановились стрелки часов, замер глобус, замерло все, кроме невидимого темного пламени в сердце. Оно жгло, жгло ... Музыка отказала повисло сплошное "ту-у-у". На установленной (о мука, точно на концерте) громкости. Ни тише, ни громче, ни тише... "Это телефон" - догадался Артемьев. Трубка не лежит как нужно.

Привел ее в порядок. Поднял с пола знакомую обложку. В окошке цифры 6 (а? нет! 666! нет!) вот уже тридцать один год сидит в прозрачных белых брюках Моранди Джанни ... (тридцать один - тринадцать! нет! нет!) Ему так уже не согнуться. Брюхо. Lulu - ростом с пивной столик. Чёрт, ни в чем себе, небось, не отказывает. Скуластая, рыжая. Голос - наждак. Такой водители во след сигналят.

Умирали интеллигенты. Он оставался юношей, ассигнации липли, точно лишние килограммы, которых не было. Шукшин - туда, Высоцкий, Джимми Хендрикс, само собой. Но перед ним-то была целая жизнь. Полный шлюз, а он на борту прогулочного теплохода, и тоже в белых джинсах без клеша.

Теперь Артемьеву случалось подолгу задумываться, насколько такие вот светловатые, когда забываешь о злобе, грезы о несбывшемся являются признаком хорошего человека, или же это свойственно любому двуногому - светлая тоска по чему-то полуутраченному, но живому, в памяти, отказывающей точно сказать - что это, где пропадает... Светловолосые эвридики, танцующие под грустную, но ритмичную музыку. Пластмассовый катерок в десяти пальцах детских рук, первый долгий поцелуй, благодарность маме, что та, не предупредив, повела в "Детский мир" просто так, не в награду за хорошие оценки... Неужели грезить о несбывшемся способны убийцы, насильники, кровожёр этот?