Аркадий Аверченко - Том 5. Чудеса в решете

— Ты чего сопишь?

— Да вот хочу ботинки в рукав пиджака засунуть. Боюсь, вдруг в Белоострове таможенные дощупаются.

— Если новые — конфискуют. А ты поцарапай подошвы — будто ношеные. Ношеные везти по закону можно.

Счастливый обладатель ботинок вытаскивает перочинный ножик и приступает к работе. Зажимает между коленей подметкой кверху ботинок и начинает царапать ножиком блестящий лак.

— Ну что?

— Черт их дери: все-таки, видно, что не ношеные, а просто поцарапанные. Грязи на них нету.

— А ты плюнь.

Владелец ботинок послушно плюет на подметку.

— Да нет, я тебе не в том смысле. Ну, да уж раз плюнул, теперь разотри получше. Об пол повози.

— И черт их знает, почему у них такие полы чистые… Не мажется! Блестит себе и блестит.

— Ножом потыкай. Постой, дай я. Вот так — и так… Ой! Видишь — дырка.

— Ну вот обрадовался.

— Ничего. Зато уж видно, что не новый. Оборви еще ушко ему, черту. Тогда уж никто не придерется.

— Я лучше шнурок, будто, оборву. Все поспокойнее.

— Собственно, на кой черт ты их взял? Фасон не модный, тесные, на боку дырка.

— Ты же сам говорил…

— Мало, что я говорил… Вон ты мне абажур ламповый посоветовал взять — я его себе надевать буду, что ли, ежели у меня электричество.

— Сколько ты за него заплатил?

— Пятнадцать рублей на наши деньги.

— Вот видишь, а в Петрограде за восемь целковых купишь — и возиться не надо, и прятать не надо.

— Гм… Действительно. Рамочки… тоже накупили! Обрадовались! Грубые, аляповатые.

— А ты еще в другом магазине докупил две штуки — к чему?

— Рамочки — что… Их, в крайнем случае выбросить можно. А вот чулки дамские — это форменное идиотство. Ну, как я их надевать буду?

— Обрежь верхушку — носки получатся.

— Носки… Их еще подрубить нужно. Да и носки сколько стоять? Два целковых? А я по четыре с полтиной за эту длиннейшую дрянь платил.

— Подари кому-нибудь.

— А ты найди мне такую женскую ногу. Сюда три поместятся, Постой… Это еще что такое?

— Пресс-папье из березовой коры.

— Боже, какая дрянь. Неужели, это мы купили?

— Мы. А в этом пакете что?

— Тоже рамочки. А это подставки для фруктовых ваз, банка гуммиарабика, лапландский ножик, сигары…

— Мы ведь не курим…

— Что значит — не курим. Мы никого и не режем, а лапландский ножик купили. Мы и не бабы, а шелковое трико коротенькое купили. Дураки мы, вот кто мы.

— А это что?

— Этого уж я и сам не знаю. К чему оно? Металлический ящик, ручка, какие-то колесики, задвижечка… Покупаешь, а даже не спросишь — что оно такое.

— Зато дешево. Тридцать две марки.

— Дешево?.. А я тебе вот что скажу: эти сорочки здесь стоят пять рублей, а в Петрограде — четыре, салфетки здесь десять рублей, в Петрограде семь, а галстуки… Галстуки, вообще, ничего не стоят! Повеситься можно на таком галстуке.

— Поехали, действительно! Обрадовались, накинулись.

— А тут еще с таможней может быть…

— Молчи, пока я тебя лапландским ножиком не полоснул!!

Тяжелое настроение.

Поездки в Выборг напоминают мне историю с Марьиной слободой в городе К.

Была такая Марьина слобода, которая вдруг прославилась тем, что живут там самые трезвые мещане и самые красивые, добродетельные девушки и жены. И когда пошла эта слава, то стала ездить туда публика — любоваться на трезвых мещан и добродетельных красавиц… И чем дальше — тем больше ездило народу, потому что слава росла, ширилась, разливалась.

А когда мне совсем прожужжали уши о знаменитой слободе, и я поехал туда — я увидел ряд грязных покосившихся домов, поломанные заборы, под каждым из которых лежало по пьяному мещанину, а из домов неслись крики, хохот гостей, взвизгивание женщин и звуки скрипки и разбитого пианино: это добродетельные девушки и жены укрепляли славу своей удивительной слободы.

Ибо сказано — о Выборге ли, о Марьиной слободе ли: чересчур большой успех — портит.

Вполне уместным началом может послужить сообщение германского официального агентства, недавно опубликованное: «император Вильгельм, прибыв в северный городок Эльбинг, неожиданно вошел в трамвайный вагон и совершил вместе со своей свитой поездку к ближней верфи. Как кайзер, так и все лица его свиты, заплатили за проезд полагающиеся 10 пфеннигов».

Вот какое сообщение появилось в газетах. А дальше — мы уже справимся сами безо всяких газет и сообщений… Мы знаем, что было дальше.

Снисходительно улыбаясь, Вильгельм вошел в подъезд маленькой второстепенной гостиницы и спросил: — А что, голубчик, не найдется ли у вас номерок… так марки на три, на четыре?..

— О, ваше величество! — воскликнул остолбеневший портье. — Для вас у нас найдется номер в две комнаты, с ванной за двадцать марок…

— О, нет, нет — что вы. Мне именно хочется испытать что нибудь попроще. Именно так, марки на три…

— Весь в распоряжении вашего величества, — изогнулся портье. — Попрошу сюда, налево. Номерок, правда, маловат и темноват…

— Это ничего… Цена?

— Три марки, ваше величество.

— За мной.

Кайзер шагал пешком по улиц, а за ним шла восторженная толпа. Тихо шептались:

— Обратите внимание, как он просто держится… Проехался в трамвае за десять пфеннигов, а теперь нанял номер в три марки… Что за милое чудачество богатого венценосца! Интересно, куда он направляется сейчас?..

— А вот смотрите…Ну, конечно! Вошел в дешевую общественную столовую.

— Господи! Зачем это ему?

— Наверное, попробовать пищу. Хорошо ли, дескать, нас кормят?..

— Это вы называете — попробовать? Да ведь он уплетает в за обе щеки. Слышите, какой треск?

— Действительно, слышу. Что это трещит?

— У него. За ушами.

— Ну, ей Богу же — это мило! Зашел, как простой человек в столовую и ест то же, что мы едим.

— Как не любить такого короля!

— Правда — чудачество. Но какое милое, трогательное чудачество.

— Вот он… выходить. Сейчас, наверное, подадут ему карету. Любопытно, в каких это он каретах, вообще, ездит?

— Удивительно! Пешком идет… Заходит в табачную лавочку… Что это он? Покупает сигару! Да разве найдется у лавочника сигара такой цены, на которую он курит… Что? За пять пфеннигов?!! Нет — вы посмотрите, вы посмотрите на этого удивительного короля!

— Очевидно, решил за сегодняшний день испытать все.

— Тем приятнее завтра будет вернуться ему к императорской изысканности и роскоши.

Через три дня:

— Кто это проехал там в трамвае? Странно: на площадке народу битком набито, а он едет внутри совершенно один.

— А, это наш кайзер. Разве вы не узнали?

— Но ведь он уже раз проехался в трамвае. Зачем же ему еще?

— Я тоже немножко не понимаю. Третий день ездит. Заплатить кондуктору и едет.