Лев Овалов - Двадцатые годы

Посетителей в исполкоме нет, никто не едет по такой грязи, лишь сидит за своим дамским столиком Дмитрий Фомич, да приковылял в канцелярию Данилочкин, увидев в окно Славу.

Дмитрий Фомич отложил ручку.

- Как съездили, молодой человек?

- Привез? - спросил Данилочкин.

- Привез.

- Сколько?

- Два с половиной.

- Разбазарили чего-нибудь по дороге?

- Нет.

- Не поддался Чижову?

- Не поддался.

- А себе сколько отлил?

- Нисколько.

- Что ж так, себя забывать не следует...

Слава промолчал. Как может Василий Семенович так о нем думать?

- В таком случае садись, - сказал Данилочкин, - составляй разнарядку, ты доставал, ты и распределяй.

И Слава сел за разнарядку и лишь когда принялся фунт за фунтом делить керосин между школами, читальнями и народными домами, подумал, что надо было бы хоть бутылку, хоть полбутылки оставить маме, чтобы она проверяла ученические тетради не при тусклом мерцании конопляной коптилки, а при свете керосиновой лампы.

7

- Слава, ты где встречаешь Новый год?

Вера Васильевна привыкла встречать Новый год своей семьей. Слава помнил, как горько ей было, когда год назад он предпочел провести новогоднюю ночь у Быстрова.

Он замялся.

- Придется устроить вечер для молодежи.

- А перенести этот вечер на следующий день нельзя?

- Тогда это будет не вечер, а следующий день...

О новогоднем вечере возникали разговоры и среди комсомольцев, однако решающее слово оставалось за Быстровым.

Слава пошел в исполком. Степан Кузьмич изучал какие-то списки. Он сильно изменился после убийства Александры Семеновны, помрачнел, его отчаянность и горячность сменились придирчивостью и раздражительностью, чем-то стал он походить на всех прочих людей, помирился с первой женой и каждый вечер ездил ночевать в Рагозино, в старую свою избу, теперь с ним можно было и поспорить, и не согласиться, махнет рукой и скажет: "Ну ладно, делайте, как знаете" - и замолчит.

- Степан Кузьмич, хотим устроить встречу Нового года в Народном доме, сказал Слава. - Чтобы все не сами по себе, а вместе.

Быстров посмотрел куда-то поверх головы Ознобишина и безразлично согласился:

- Валяйте.

- А кого звать? - спросил Слава. - Вы будете?

- Нет уж, уволь. Новый год я встречу с бутылкой самогона.

- Так как же? Устраивать встречу?

Быстров пожал плечами...

Слава отправился в Народный дом - Андриевский торчал там с утра до вечера, не так уж много у него дел, но оставаться на хуторе не хочет, шурья обязательно заставят делать что-нибудь по хозяйству.

Слава застал Андриевского лежащим на диване. Лежит и улыбается, как кот на солнышке.

- Я к вам...

- Вот лежу и раздумываю, как бы получше устроить встречу Нового года, предугадал Андриевский просьбу Ознобишина. - Нечего людям сидеть по своим углам.

Они стали намечать программу вечера.

- Начнем с доклада.

- Какой еще доклад? Дайте людям просто повеселиться!

- Надо идейно их зарядить...

Но Андриевский теперь не так сговорчив, как год назад.

- Хватит с нас идеологии.

- Степан Кузьмич сказал...

- Если Степан Кузьмич хочет делать доклад, пусть делает, - отпарировал Андриевский. - Но я и его постараюсь отговорить.

Он возражал против каких бы то ни было речей: спектакль и танцы...

А какой спектакль?

Виктор Владимирович предлагал поставить какой-то нелепый фарс, в котором женщины переодевались мужчинами, а мужчины женщинами.

Слава готов был прийти в отчаяние.

Выход подсказал Иван Фомич, он заходил изредка в библиотеку и, застав как-то Андриевского и Ознобишина в сильном возбуждении, вмешался в их спор.

- Бой идет, а мертвых нету?..

Сперва он поддержал Андриевского:

- Лекции и доклады в новогоднюю ночь, право, ни к чему.

Андриевский заулыбался.

Но и с Андриевским не согласился:

- Однако пошлостью тоже не стоит засорять мозги.

- Что же вы предлагаете?

- А почему бы вам не поставить настоящий спектакль?

- Что вы называете настоящим спектаклем?

- Ну, поставьте какую-либо хорошую пьесу... - И вдруг предложил: - А почему бы вам не поставить, скажем, "Ревизора"?

- "Ревизора" нам не осилить, - сказал Андриевский.

А Слава подумал: "Революция. Советская власть, и - "Ревизор"?"

Никитин настаивал:

- Интересно и поучительно, вроде даже подарок для зрителей.

- А кто сыграет Хлестакова? - поинтересовался Андриевский.

- Вы, - сказал Иван Фомич. - Лучшего Хлестакова у нас не найти.

- А городничего?

- Я, - сказал Иван Фомич. - В таком деле и я соглашусь потрудиться.

В конце концов он убедил спорщиков. Славу подкупало уже одно то, что Иван Фомич нашел подходящую роль для Андриевского!

Доморощенная труппа загорелась предстоящим спектаклем. Ниночка Тархова играла Марью Андреевну, а Симочка Тархова - Марью Антоновну, братьям Терешкиным достались Бобчинский и Добчинский, а Евгения Денисовича Зернова уговорили сыграть почтмейстера, заведующий волнаробразом не мог отказаться играть в постановке "Ревизора", к тому же он еще недавно вступил в партию, и в случае чего Ознобишин мог при поддержке волкома принудить его к участию в порядке партийной дисциплины.

Пьеса была разучена, и спектакль удался на славу. Народу пришло на новогодний вечер порядочно, и "Ревизор" не заставил скучать публику.

Слава только не понимал, почему Хлестаков так ему неприятен, а грубый Сквозник-Дмухановский вызывает в нем самую искреннюю симпатию...

Он с нетерпением ждал окончания спектакля, чтобы произнести праздничный тост.

Но едва в последний раз задернули занавес, как Андриевский, не разгримировавшись, не сняв костюма, в парике с завитым коком, выскочил на сцену и громогласно объявил:

- Танцы!

За фисгармонией сидела Кира Филипповна, должно быть, давно ждала своей очереди, сидела и раздувала мехи, не успел ее муж объявить танцы, как тут же ударила по клавишам.

По традиции бал открывался вальсом. Из зала еще вытаскивали скамейки, а братья Терешкины уже отделились от стен. Барышни оживились.

Медленно и плавно кружились пары, лампы жадно пожирали керосин, на этот раз щедро отпущенный товарищем Ознобишиным.

Он стоял у самой рампы и наблюдал за проносившимися парами. Вот Сонечка Тархова в объятиях Андрея Терешкина, вот Симочка Чернова в обнимку с Васькой Тулуповым, вот Нина Тархова с Никитой Терешкиным...

На секунду у Славы явилось желание потанцевать и тут же исчезло, очень уж это безыдейное занятие.

Кира Филипповна заиграла падеспань.

В душе Слава называл себя прожигателем, если и не жизни, то керосина, разозлился на самого себя и ушел за кулисы в библиотеку, на время превращенную в артистическую.

В окружении актеров Андриевский прихлебывал из стакана чай и рассказывал смешную, должно быть, историю, потому что слушатели весело смеялись.