Лев Овалов - Двадцатые годы

Настроение у всех, как перед грозой, тревога терзает Павла Федоровича, как въедливая головная боль, а вот поди ж ты, раздался знакомый скрипучий голосок, и стало как будто легче.

Трухлявая таратайка Егорыча не успела еще остановиться, а Егорыч что-то уже кому-то кричит, с кем-то здоровается, что-то кому-то сообщает и смеется заливистым детским смехом.

Лошадь он не распрягает, из чего явствует, что прибыл Егорыч ненадолго, привязывает своего саврасого одра - "чтоб тебе ни дна ни покрышки!" - к одному из столбов галереи и вбегает в кухню.

- Мир дому сему и кобелю моему!

Такое приветствие он считает отменной шуткой.

- Откуда вы, дядя? - спрашивает Павел Федорович.

- Где бывал, никто не видал, а куда спешу, никому не скажу! - И Егорыч опять заливисто смеется. - У меня новостей на сто гостей, на рупь, на пятак, а хозяйке за так, чайком угостит - даром отдам!

Без чая он не уедет, для него чай лучшее угощение, дома у него ни заварки, ни сахара, и, чтобы напиться чаю, он способен трюхать из Критова не то что до Успенского, а хоть до Москвы.

Павел Федорович вздыхает:

- Надежда, ставь самовар...

- С медком или сахарком? - осведомляется гость. - Лучше бы с медком, со свеженьким... Качали давно?

Он садится, вскакивает, снова садится, юркий, как бес, и, как бес, лукавый и любопытный.

- Троцкий себя царем объявил, - сообщает он. - Только препятствия есть...

- Кем?

- Царем!

- Ну что вы мелете? - грубо вмешивается Славушка. - Троцкий народный комиссар...

- А что из того? Разве из комиссаров в цари заказано переходить? отвечает Егорыч. - Тут другая препятствия, на царствие надо в соборе присягать, а он масон.

- Какой еще масон?

- Это я для деликатности, а проще сказать - иудей, а иудею нельзя в церкву, а без церквы на царствие...

- Вы лучше скажите, что про войну слышно?

- Льгов взят, Фатеж взят, Щигры взяты, Мармыжи взяты, Малоархангельск заберут не сегодня-завтра...

- И все вы врете, - перебивает Славушка.

Егорыч нисколько не обижается.

- Как разговаривает! Что значит молодая поколения! Надоть сестренку проведать...

Возвращается он очень скоро.

- Ничего, еще поживет, только дух от нее...

Надежда подает самовар, Павел Федорович приносит из кладовой мед и чай, сам заваривает, ставит чайник распариться на самовар, сам разливает чай по стаканам.

Егорыч пьет первый стакан торопясь, обжигаясь, второй пьет медленнее, третий совсем не торопясь.

- Паш, а, Паш, они вправду идут. В Моховом уже. Подготовился?

- А чего готовиться? Придут, уйдут...

- Подрубить могут хозяйство. Зерно схоронил?

- А чего его хоронить? Не мыши, не сгрызут.

- А я бы на твоем месте пшеничку в светличку, гречку под печку и овес бы унес!

- Да что они - кони, что ли, овес жрать, овса даже Быстров не забирает, не нарушает хозяйства.

- Так-то так, а я б схоронил! - Егорыч опять заливисто смеется, придвигаясь к племяннику, шепчет ему что-то в самое ухо, Славушка слышит лишь отдельные слова. - Снизки, борки... - Это о жемчужных снизках, что покупала в приданое дочерям Прасковья Егоровна, да пожалела отдать. - Под матрас, под ейный матрас, старуху побрезгуют шевелить... Амбре! - Старик взвизгивает. - Никто как бог, а сам не будь плох...

Егорыч по обыкновению ерничает, но Павел Федорович сосредоточен советами шутов не следует пренебрегать.

Славушка выбирается из-за стола, идет в исполком, он часто туда наведывается, но там все как будто спокойно, занятия движутся своим чередом. Дмитрий Фомич строчит бумажки, а перед Быстровым топчется какой-то старикашка, судя по разговору, - мельник, и Степан Кузьмич убеждает его, что гарнцевый сбор надлежит сдавать государству, и настроен Быстров сегодня даже веселее обычного.

17

Точно кто толкнул его в бок. Славушка открыл глаза. Никого. Спал Петя. Спала мама. Петя сопит, время от времени похрапывает, лицо сердитое, точно серьезные заботы не оставляют его и во сне. Мама спит нежно, раннее утро шелестит за окном, и мамино дыхание сливается с шелестом листвы.

Мальчик соскочил с дивана, - штаны, рубашка, туфли на веревочной подошве, - скользнул в окно и был таков!

Возле исполкома все находилось в движении. Подвод стояло что-то много. Славушка не мог сообразить сколько, да и не пытался сосчитать, мужики и делопроизводители во главе с Дмитрием Фомичом таскали бумаги, всякие там папки и пачки, миру на удивленье, сколько уже накопилось дел, навалом складывали документы в телеги и опять несли.

Мальчик встал меж телег, Дмитрий Фомич не обратил на него внимания. Ни Быстрова, ни Данилочкина, ни Еремеева нигде не было видно.

Он пошел прочь, чувствуя себя очень одиноким, - эвакуируются, а до него никому никакого дела, ему даже эвакуироваться не нужно.

В доме все еще спали, но от коровника шаркала Надежда с ведром, ее сопровождал Павел Федорович, впрочем, не ее, а молоко, обычно коров доила Марья Софроновна, но иногда Павел Федорович жалел жену, не будил, посылал Надежду, в таком разе вставал сам присмотреть за Надеждой, чтоб не отлила Федосею, не отпила сама.

Павел Федорович осклабился:

- Удирают?

- Уезжают.

- Через час здесь от них ни следа.

- Нет, у них здесь еще дело.

- Дело?

- Жечь будут.

- Чего? Бумаги?

- Бумаги увезут, дома.

- Какие дома?

- Кулацкие. Не оставят ни одного хорошего дома, чтоб деникинцам негде квартироваться.

- Брось, не может того быть...

Ничего похожего Славушка не слышал, да и Павел Федорович не поверил ему, но тревога все-таки закралась: а вдруг...

- Поди, поди послушай, - деловито сказал Павел Федорович. - В случае чего прибежишь.

Славушка никуда не пошел, и Павел Федорович успокоился, - значит, и Славушка, если и слышал что, не принял такой угрозы всерьез.

Вера Васильевна тоже встала, она упрекнула сына:

- Ты бы хоть каким-нибудь делом занялся...

Петя собирался на хутор, ему всегда находились дела по хозяйству, но что делать Славушке, она и сама не знала.

Напились чаю - вот уже с год вместо чая заваривали пережаренную морковь, с молоком напиток получался не такой уж невкусный, особенно с ржаным хлебом, с медом, мед подавали в сотах, потом воск собирали и перетапливали.

Петя ушел на хутор. Пешком. Помогать сторожить сад. Яровые яблоки поспели, подростки и девки лазали их воровать днем, ночью боялись собак и дробовика.

Славушка еще раз сходил к исполкому. Дмитрий Фомич сидел на передней подводе. Он опять не заметил мальчика. Обоз с бумагами тронулся и исчез под горой.

Но и для Славушки нашел Павел Федорович дело.

- Не съездишь с Федосеем? Хочу послать с яблоками...

На этот раз Славушке предназначалась роль представителя торгового дома Астаховых, утром Павел Федорович караулил, чтоб Надежда не украла молоко, а теперь направлял Славушку с Федосеем, чтоб тот не прикарманил выручку.