Лев Овалов - Двадцатые годы

Гонсовский испуганно оглянулся.

- Где это?

- Не бойтесь, на цепи, - успокоил Павел Федорович. - За амбаром, на пасеке.

- А у вас пасека?

- Небольшая, для себя.

В амбаре пустынно и холодно, здесь бывало побольше добра, а сейчас сбруя по стенам, части от косилок, от молотилок, мелкий инвентарь, топоры, вилы, лопаты...

Гонсовский приближался к закромам, как мышь к крупе.

- А это что?

Точно не видел!

Семенной овес. Отличный, трижды сортированный овес. Без васильков, без сурепки.

- Овес.

Гонсовский запустил руку в закром, ласково и вкрадчиво, точно ласкал женщину, захватил зерно в горсть, раскрыл ладонь, рассматривал овес, точно жемчуг, он и лился с ладони, как жемчуг, видно, понимал толк в овсе.

- Ефим, быстро, за подводами.

Ефим повернулся, засеменил, почти побежал. Павел Федорович чуть не заплакал.

- Ведь это ж семена. Семена, поймите. Ведь это ж хозяйство...

- Любезный, служение отечеству требует жертв. И с нашей стороны, и с вашей. Я бы мог реквизировать фураж, но не хочу, не нахожу нужным, беру у вас этот овес, как доброхотное даяние, могу даже выдать расписку. Считайте, забрал у вас овес сам генерал Деникин. Когда Александр Иванович займет Москву, законные власти возместят все...

Насмехается, сукин сын!

Славушка шел чуть позади. Непонятно почему, всхлипнул Павел Федорович, офицер вел себя вежливо и необидно.

- Не волнуйтесь, вас не заставят шевельнуть и мизинцем, - успокоил Гонсовский хозяина. - Мы сами погрузим.

Должно быть, фураж-то он и искал!

- А пока покажите пасеку.

Ближе к осени пчелы не так злы, соты полны, кое-где валяются в траве трутни, еще месяц, и можно прятать ульи в амбар.

Пчелы игнорировали посетителей, зато Бобка выходил из себя. На пасеке тоже амбар, поменьше, где хранились принадлежности пчеловодства. Бобка, привязанный на цепь у двери амбара, выкопал под амбаром нору и обычно дремал там. Но сейчас метался, прыгал, выходил из себя.

- Зайдем?

Павел Федорович ногой придержал собаку, снял замок, открыл дверь.

- Заходите.

Славушка потрепал Бобку, вошел следом. Пес не унимался.

Гонсовский обследовал и этот амбарчик, он и здесь сразу заприметил в углу бидоны.

- Выкати-ка, - приказал он одному из казаков. - Поглядим, какая в них сметана.

- Там мед, - глухим голосом промолвил Павел Федорович. - Для подкормки пчел.

- Ошибаетесь, - весело поправил его Гонсовский. - Для подкормки кавалергардов его императорского величества.

Казак выкатил бидон, второй, поднял с одного крышку.

- Пробуй, - приказал Гонсовский.

Казак запустил руку в бидон, пальцами достал комок засахарившегося меда, с аппетитом откусил...

- Сладкий? - спросил Гонсовский.

Казак ухмыльнулся.

- В плепорцию.

Носком сапога Гонсовский тронул бидон.

- Взять.

Казаки покатили бидоны к двери. Павел Федорович не осмелился возражать. Да он и знал: возражать бесполезно. Попробуй возрази!

Однако нашлось кому возразить.

- Благодарю, - вежливо произнес Гонсовский, слегка наклонив голову, переступил порожек и... закричал.

Покуда Павел Федорович мысленно подсчитывал убытки, покуда казаки подкатывали бидоны к дверям, покуда Славушка дивился, как легко и весело умеет грабить этот вежливый и, должно быть, опытный по этой части офицер, Бобка выступил в защиту хозяина: рванулся из-под амбара и сквозь голенища сапога прокусил офицеру ногу.

- Ах ты!..

Для выражения своих чувств господин ротмистр воспользовался весьма нецензурными словами.

Схватился за ногу, торопливо полез в кобуру за револьвером.

Щелкнул взведенный курок.

И с такой же стремительностью, с какой пес накинулся на грабителя, Славушка бросился к Бобке, прильнул к нему, обнял, заслонил.

- Отойди! - закричал Гонсовский. - Отойди, сукин сын!

Славушка еще теснее прижался к Бобке: не мог, не мог он предать друга!

- Отойди, щенок! Тебе говорят...

Казаки с интересом смотрели на своего офицера, они-то хорошо знали, что господин ротмистр не умеет прощать обидчиков.

- Считаю до трех, слышишь? Не отойдешь, пристрелю вместе с собакой!

- Слава!

Позади Гонсовского стоял Павел Федорович. Голос его прервался, визгливая нота повисла в воздухе. Он не рискнул броситься к мальчику и оттащить от собаки, чего доброго Гонсовский не дождется, выстрелит, однако отдать мальчика на расправу не позволяла совесть.

- Уйди, слышишь? Сейчас же уйди...

"Пусть, пусть этот негодяй попробует меня оттащить!"

- Раз... два... Отойди, мерзавец! Пристрелю!

Казаки знали: ротмистр Гонсовский не врет, им не такое доводилось видеть...

Павел Федорович забежал сбоку.

- Господин офицер, пощадите... Дурак, дурак, разве не видите? Пощадите мать! Мальчишка еще...

Но тут у забора возник Ефим:

- Так что подводы прибыли.

Гонсовский поиграл губами.

- Так, так... - Посмотрел куда-то поверх мальчика. - Вернусь через пять минут. Собаку я все равно пристрелю.

Прихрамывая, пошел распорядиться погрузкой овса.

Павел Федорович присел на корточки.

- Чего ваньку валяешь? Не знаешь, что ли? Кутеповцы на все способны. Только мать обездолишь...

Он еще что-то говорил, но Славушка не слушал. Он прижался к Бобке и вместе с ним ползком полез под амбар. Они забирались все дальше и дальше.

- Смотри, Бобка, - бормотал мальчик, - пристрелит он и тебя, и меня, я тебя сейчас отпущу, только ты, дурень, не убегай от меня...

Отстегнул под амбаром ошейник, обнял Бобку за шею и пополз в лаз, ведший в проулок за амбаром.

И пес догадался, пополз бок о бок с мальчишкой, они нырнули из проулка в крапиву, проползли под изгородью и, почти уже не прячась, стремглав побежали через огороды.

Куда девать Бобку?.. К Введенскому, только к Введенскому!

Андрей Модестович охотник, любит собак, вот Славушка и попросит его подержать Бобку у себя в доме на привязи, Андрей Модестович не даст пса в обиду.

А ротмистр Гонсовский, приказав застелить подводы брезентом и не оставить в амбаре ни зернышка, вернулся к пасеке, увидел затянутую под амбар цепь, усмехнулся, нагнулся, сунул дуло в дыру и разрядил всю обойму.

22

Кавалерийская часть, которую ротмистр Гонсовский обеспечивал фуражом, мелькнула и исчезла куда-то в сторону Ливен, и в Успенском снова наступило затишье.

Вошло и у Астаховых все в свою колею, Павел Федорович припрятывал все, что можно припрятать, Федосей и Петя сторожили на хуторе сад, обмолачивать хлеб Павел Федорович воздерживался, хлеб стоял в скирдах, так легче избежать реквизиций, Марья Софроновна и Надежда обихаживали коров и птицу, да еще лежмя лежала на грязных простынях разбитая параличом Прасковья Егоровна, лежала и мычала, просила у бога смерти. Возле нее и увидела Вера Васильевна мордастого солдата.