Лев Овалов - Двадцатые годы

- Мы должны прочно связать наши руководящие органы с низовыми ячейками и создать в своей среде атмосферу идейной сплоченности и острой ненависти ко всему мелкобуржуазному, - закончил Кобяшов и, помедлив, добавил: - И попрошу не аплодировать, у нас деловое обсуждение...

Но никто и не собирался аплодировать, наоборот, из угла, откуда во время доклада то и дело неслись задиристые реплики, вихрастый паренек прокричал:

- Мы сейчас вам скажем насчет экправа!

Но тут Кобяшов наклонился к Шульману, что-то тихо сказал, и тот тотчас же проскрипел на всю комнату:

- Было бы интересно послушать представителя успенской организации... Он поманил Андреева, они пошептались, и Шульман объявил: - Слово предоставляется товарищу Ознобишину!

Слава любил выступать. Он сразу же заговорил. О последствиях деникинщины. О школах, которые приходится открывать в неприспособленных помещениях. О расхищенных библиотеках, которые нужно во что бы то ни стало собрать. О дезертирах, их надо привлечь к ответственности, а нам самим идти добивать Врангеля, сбросить барона в Черное море...

Интересно, что скажет на это товарищ Шульман?

- Сейчас мы объявим обеденный перерыв, - сказал Шульман, - а после обеда заслушаем доклады с мест.

Представители Малоархангельска все же получили свою селедку, парень в кожаной куртке оказался завхозом губкомола Каплуновским, селедки выдал, но тоже произнес при этом речь о своем великодушии, селедка выдавалась утром, он мог бы распорядиться остатком по своему усмотрению.

Тут к Славе подошел парень.

- Здорово!

- Здравствуй!

- Не узнаешь?

Батюшки, да это Шифрин, с которым ездили в политотдел. Почему-то в памяти он запечатлелся крупным и плотным, а он такой же, как и Слава. Тонкие губы, пронзительные серые глаза...

- Ты где теперь?

- Теперь я редактор, каждую неделю печатаем молодежную страничку в "Орловской правде".

Андреев удивился:

- Вы разве встречались?

- Прошлой осенью, вместе ехали в политотдел Тринадцатой армии.

- Довез ты тогда свою литературу? - интересуется Шифрин.

- А почему не довезти?

- Отличные книжки дали в политотделе, - говорит Шифрин. - Больше всего мне понравился "Овод". Я даже оставил эту книжку у себя. Даю, конечно, другим...

- А мне "Овод" что-то не очень...

- Как ты можешь так говорить! - возмущается Шифрин. - Образец принципиальности!

- Есть получше образцы.

- Это кто же?

- Базаров.

- Кто, кто?

- Базаров.

- Кто это?

- "Отцы и дети" читал?

- Тургенев? - Шифрин пренебрежительно машет рукой. - Вчерашний день!

Славушке не хотелось с ним спорить.

- Заходи в редакцию, - великодушно пригласил Шифрин Ознобишина. Может, напишешь что...

После обеда первым выступил Андреев. Его, оказывается, знали. Он докладывал о положении в уезде. Без лишних слов, без хвастовства...

Вечером местные ребята разошлись по домам, приезжие устраивались на ночевку в губкомоле.

Малоархангельцам достался один из столов в канцелярии, Андреев предложил спать под столом: "Спокойнее, не свалимся".

Лежа под столом, Андреев принялся рассказывать о своих поездках по уезду, особо говорил о Колпне, о Дроскове, в этих селах, говорил Андреев, классовая борьба скоро достигнет большого накала.

- А в общем давай спать, - закончил он, - двигайся поближе, под шинель...

Но сон не шел к Славе.

- Ты читал "Овода"?

- Угу, - ответил Андреев, засыпая.

- Понравился?

- Ничего...

- А кто принципиальнее, - спросил Славушка, - Овод или Базаров?

- Сравнил бога с яичницей, - пробормотал Андреев. - Слезливые сантименты и целое мировоззрение...

- А вот некоторые считают Тургенева вчерашним днем...

Андреев неожиданно сел.

- И правильно считают, - сказал он. - Сейчас не до литературы, сейчас надо добить Врангеля, а к Тургеневу вернемся лет через двадцать.

- Что ж, отказаться от книг?

- Не отказаться, а выбирать что читать. - Андреев вытащил из кармана записную книжку. - Вот я сейчас тебе прочту. Я говорил тебе о Колпне? "Мы стояли, стоим и будем стоять в гражданской войне с кулаками". Запомни. "Прекрасная вещь революционное насилие и диктатура, если они применяются когда следует и против кого следует". Будь таким же принципиальным, как Базаров, читай не романы, а политическую литературу...

Утро началось бестолково, и на столах, и под столами спалось плохо, умывались во дворе, завтракали опять селедкой и хлебом. Чай, правильнее горячую воду, принесли в ведрах, но зачем-то перелили в бачок для питьевой воды. Каплуновский стоял у бачка и отпускал приезжим по кружке кипятка и по пять паточных карамелек. После завтрака Каплуновский на всех кричал, требовал, чтобы расписались в ведомостях, отдельно за хлеб, за селедку и за конфеты, кричал до тех пор, пока не появился Шульман, и Каплуновский тут же испарился.

Зато члены губкома, все они были жителями Орла, выспались и, чистенькие, приглаженные, довольные собой, покровительственно посматривали на растрепанных, всклокоченных провинциалов.

Мирное течение пленума нарушилось с самого утра.

Вбежал Кобяшов, бледный, взволнованный.

- Товарищи! Я только что из губкомпарта! Получена телеграмма Крымскому фронту требуется пополнение коммунистами. В том числе коммунистами-комсомольцами. Губкомолу надо выделить десять человек. Решено не объявлять мобилизации, предложить товарищам записываться добровольно. Поэтому я обращаюсь, кто хочет...

- А когда ехать? - спросил кто-то из угла.

- Сегодня, - сказал Кобяшов. - Вечером пойдет специальный вагон с орловскими коммунистами.

Слава ожидал, что сейчас же все начнут оспаривать друг перед другом честь поехать на фронт. Но вместо этого наступило тягостное молчание. Слава переводил взгляд с одного оратора на другого. Вчера выступали горячо, а сейчас... Он не хотел плохо думать о всех, кто-то испугался, и это настроение передалось всем...

- Запишите меня, - нарушил молчание Андреев, - я еду.

- И я, - тут же сказал Слава, - и я!

- А кто останется вместо тебя в Малоархангельске? - спросил Кобяшов.

- А хоть бы он, - сказал Андреев, указывая на Славу. - Ознобишин.

- Но я тоже еду, - возразил Слава.

- Нет, ты не можешь, мы не имеем права отправить тебя, - сказал Кобяшов. - Тебе нет шестнадцати.

Слава пытался возражать:

- Какое это имеет значение?

- Потому что война - это не игрушки, - сердито, даже зло, прикрикнул Андреев. - Не спорь, пожалуйста.

- Так кто ж еще? - спросил Шульман.

Поднял руку делегат из Болхова, потом из Дмитрова, записались два паренька из Железнодорожного района.

- А почему бы не записаться самому товарищу Кобяшову? - неожиданно спросил кто-то из железнодорожников.

- Я хотел, но не разрешает губкомпарт, - без запинки отозвался Кобяшов. - Можете справиться!