Лев Овалов - История одной судьбы

Анна ложится. Прямо в пальто. На одеяло.

- Вы разденьтесь, Анна Андреевна, не беспокойтесь, не растрясу.

Вместе с Анной в кузове остается тетя Груша, трое мужчин втискиваются в кабину, там тесно, все они люди широкие, но они боятся смутить Анну, которая вот-вот может родить.

Машина трогается с места. Куда-то в сторону уносится голос свекрови. Анна слышит еще чьи-то голоса...

Грузовик мчится. То тише, то быстрее. Почти не трясет. Кудрявцев старается.

Тетя Груша сидят на краешке матраса с каменным лицом. Она обижена, ее искусством пренебрегли. Ей и полагается быть обиженной. Агрономша! Ей, конечно, врача надо! Но сквозь каменное выражение лица пробивается бабье участие. Агрономша-то она агрономша, а мужик у нее - никуда. Готов свою бабу за бутыль водки сменять. А баба - золото. И на людях, и дома. Вся на виду.

Тетя Груша наклоняется к Анне.

- Андреевна, худо тебе?

- Нет, ничего...

Довезли ее как раз к сроку. Успели ввести, раздеть...

Поспелов просит вызвать врача.

- Не Раису Семеновну, а главного. Евгения Яковлевича.

- Евгень Яклич занят.

- Скажите: председатель колхоза "Рассвет" просит.

Появляется "Евгень Яклич".

- Здрасьте, Евгений Яковлевич. Мы нашу агрономшу рожать привезли, обращается к нему Поспелов. - Прошу вас. От имени колхоза. Вы уж постарайтесь.

"Евгень Яклич" улыбается.

- Стараться ей придется, а не мне...

- Вы уж там в случае чего...

- Ничего, - снисходительно говорит "Евгень Яклич". - Все будет хорошо.

Поспелов уходит.

- Ах да! - вспоминает вдруг врач. - Мы просили сена продать для больницы. Вы вот отказали...

- Продадим, продадим, - поспешно произносит Поспелов. - Самим в обрез, но продадим.

- И потом нам бы тысячи три яиц, - оживляется Евгений Яковлевич. - С фондами туговато...

Но тут их беседу прерывает медсестра, совсем молоденькая, должно быть только со школьной скамьи.

- Евгень Яклич, а где отец?

- Чей отец?

- Да ну... этой... Которую привезли!

- А что?

- Сын! Сын у нее!

- Ох ты! - говорит Поспелов. - Найдем яйца, доктор, найдем!..

А сама Анна лежала в родильной палате, истомленная после перенесенной муки, и думала - что, мол, как хорошо, как вовремя отсеялась, и теперь вот сын, и еще подумала, что в этом году колхоз обязательно будет с урожаем.

XXI

Лето выдалось жаркое, сделаешь туда-сюда километров пятнадцать и запаришься. Анна все время на поле. В Мазилове, в Кузовлеве. Да еще домой надо забежать, покормить Колю.

В Кузовлеве она бывала чаще, чем в Мазилове, надо вытягивать Челушкина. Но безрукий этот Челушкин одной рукой выжимал больше, чем другие двумя. К осени его бригада собрала пшеницы по одиннадцати центнеров с гектара. Не так уж много, но для района это небывалый урожай.

Осенью Анна сполна получила и задолженность по зарплате, и премию. Куда Алексею до нее! Искала у Алексея поддержки, выходя замуж, а теперь сама может поддержать.

Но все-таки хорошо, что у нее есть муж, отец ее детей, хозяин. Они выбрали погожий октябрьский день, вдвоем собрались в Сурож за покупками.

Вернулись из города под вечер, Алексей слегка под хмельком, но довольный и ласковый.

Анна развязала свертки, нарядила дочерей в новые платья, отдала им кулек с конфетами, повесила мужнин костюм на распялку под простыню, сыну вложила в руки погремушку, подала свекрови отрез - выбирала материю на свой вкус, фланель, потеплей и помягче, коричневую в белый горошек - и для пожилой, и веселая.

- Вот, мама, не обижайтесь.

- Себе-то небось шерсти взяла? - пытливо спросила свекровь.

- Шерсти, мама, - подтвердила Анна.

Ей не хотелось хвастаться перед свекровью своим платьем. Она отложила сверток с платьем в сторону, не стала доставать из сумочки шарф.

Пошла обратно к сыну, повертела перед ним погремушкой, погугукала.

Свекровь собирала ужин.

- Лексей-то в порядке? - осведомилась она.

Но тут Алексей сам вошел в избу.

- Давайте, - деловито сказал он, входя. - Пожрать да и спать. Как костюм?

- Повесила, - ответила Анна.

- Да нет, я не про то, - сказал он. - Как - ничего?

- Ничего, - сказала Анна.

- Небось под тышшу? - завистливо спросила свекровь. - Аль больше?

- Тысячу? - самодовольно сказал Алексей. - Подымай выше!

Они поужинали, легли, потушили свет. Свекровь долго что-то ворошилась у себя на постели, охала, вздыхала, должно быть, завидовала и невестке и сыну.

Алексею хотелось спать, его развезло от выпитой водки, но он чувствовал себя в долгу перед женой, как-никак это она купила костюм. Он обнял Анну, чмокнул в щеку.

- Спи, - сказала она. - Спи, отдыхай.

Он послушно подвинулся к стене. Свекровь все еще возилась за печкой, а Алексей уже захрапел. Было темно. Постукивали ходики.

"Почему это у всех ходики, во всех избах ходики, - подумала Анна, - и почему только ночью замечаешь, как они постукивают?"

Стучат, стучат, не дают заснуть...

Анне не спалось. Она мысленно перебирала покупки. Всем купили, никого не забыли. Алексею давно уже нужен костюм. И матери нечего обижаться...

Богатство не ахти какое, но так богата Анна никогда еще не была. Игрушки, конфеты, костюм мужу, платье себе. Не ситцевое платьице, не гимнастерка... И все, что было куплено сегодня, заработано ею самой.

Господи, сколько пройдено: школа, техникум, Толя, Женечка, война. Потом эта безрадостная Кубань, неприветливая, неуютная, и степ - не степь, а степ, и люди там такие же недоверчивые и жесткие, как ихний пустой и безлюдный степ.

Вот вернулась на родину. Домой, к родимой картошке. Если когда-то в юности казалось, что без Толи ей не прожить, теперь она понимает, что можно прожить и без мамы, и без Толи, и без Алексея. Только без родимой картошки невозможно прожить. И нет такой силы, которая могла бы согнать ее с родной земли, и есть сила, которой она держится...

Анна долго не засыпала. Петухи кукарекали, когда она заснула, а проснулась, уже рассвело, дома не было ни Алексея, ни Жени, только свекровь возилась у печки, да нежно, по-голубиному, ворковал в колыбельке Коля и неслышно играла Ниночка на разостланном на полу одеяле.

Анна умылась, надела новое платье, натянула капроновые чулки, надела лаковые туфли, причесалась, достала из сумочки купленный вместе с платьем шарфик из воздушного шелка, тоже голубой, разрисованный зелеными листьями и желтыми цветами, накинула на голову, посмотрелась в зеркало - понравилась даже сама себе.

Взяла с этажерки тетрадь, в которой делала записи о состоянии посевов, вырвала аккуратно листок, взяла свою самописку, написала несколько слов, задумалась, потом решительно написала все, что задумала, сложила листок, сунула в сумочку и пошла.

- Если кто будет спрашивать, мама, - сказала она в дверях, - скажите, пошла к Жестеву.

XXII

День сухой, теплый. Листья почти облетели с деревьев. Коричневые ветки, как какие-то вымыслы из проволоки, покачиваются возле домов. Небо - без облачка, сплошное синее полотно, и сама Анна в синем платье и голубом шарфике прямо просится сейчас на картину, хотя никому это невдомек.