Константин Носилов - Северные рассказы

Дети падали на запутавшихся в силках пуночек, хватали их; бедные пичуги пищали в их руках, разевая ротик с тоненьким белым языком, и бились крылышками, изо всех сил стараясь вырваться на волю. Но их держали цепкие детские руки.

— Постойте, постойте, дети! — говорю я им. — Не жмите их, им больно!.. Что вы будете с ними делать?

— А вот что! — показал Андрюшка, свернув одним движением руки головку пуночке, отчего я пришел в ужас.

— Продайте мне всех ваших птичек, — говорю детям. — Почем возьмете? Только за живых, мертвых даром не возьму.

— Грош! — отвечал за всех бойкий Андрюшка.

— Идет! Сколько их у вас?

Дети сосчитали живых птичек, их оказалось восемь.

— Идет! — говорю я детям и, присаживаясь около них на траву, достаю кошелек из кармана.

Дети с жадностью заглядывают в кошелек, видя серебряные монеты. Начинаю рассчитываться, для чего потребовалось отсчитать копейки каждому отдельно: дети не доверяли при расчете друг другу.

Андрей, как старший из всего десятка ребят, осмотрел внимательно копейки и раздал их счастливым хозяевам птичек.

— Ну, давайте теперь мне по одной птичке! Только не мните их!

Андрей первый подал мне серую пуночку.

Я разжал ладонь, и птичка мгновенно улетела.

Ребята, казалось, не ожидали ничего подобного. Следили за ее полетом некоторое время, и только потом взглянули с удивлением на меня, думая, вероятно, что я нечаянно выпустил птичку.

— Давай другую, — говорю я Андрею.

— Держи крепче, — говорит он, и подает мне вторую свою птичку.

— Как тебе не стыдно: смотри, как ты ее стиснул! — говорю я ему и выпускаю и эту на волю.

— Зачем пускаешь? — сердито заметил мне Андрей.

— Я купил. Тебе какое дело? Ты ловишь, — я пускаю.

Дети не хотели было передавать мне остальных птиц, но я с ними живо объяснился.

— Зачем вы ловите их? Вам не стыдно и не жаль убивать птичек?

Они совершенно спокойно отвечали:

— Нет, не жаль. Их много…

— А мне жаль их, и я отпускаю.

— Нам что? Выпускай! — ответил мне один маленький паренек и даже посмотрел в свою ладонь, не улетела ли вместе с его птичками и его копейка.

Кончилась моя проповедь тем, что ребята решили ловить птичек и продавать их мне живыми.

— Так что! Покупай, если хочешь? — заявил Андрей, — выпускай, если тебе надо.

Ребята, забравши сетки и волосяные силочки, гурьбой побежали к деревне, чтобы сообщить странную новость про заезжего, выпускающего птичек на волю.

Когда я возвратился с прогулки по берегу, то опять встретил ребятишек, и они мне заявили:

— Копейку дашь за птичку, так носить будем! А то мамка не велела, — грит, — просите копейку.

Я не решился уронить себя в глазах маленьких дикарей, и обещал копейку.

Весь этот день я покупал птичек и выпускал их в окно.

Дети не жалели уж улетающих весело птичек, и некоторые даже задумались, видя, как иные, помятые, сонно сидят на раскрытом окне, разевая ротик.

Утром на другой день, только что я проснулся, как уже передо мною стояло у дверей моей клетки до десятка знакомых ребятишек-охотников, которые дожидались моего пробуждения, чтобы показать товар, на который так поднялась вчера ценность. У кого в руках, у кого в шапке, у кого в корзиночке были бедные пуночки. Снова было раскрыто окно, снова, весело чирикая, полетели пуночки.

Было отсчитано пятьдесят восемь копеек на всю братию, и такая уйма денег так огорошила ребят, что они с шумом бросились из комнаты, даже позабыв затворить двери.

В комнате только остался один Андрюшка. Я думал, что он нарочно не продает птиц, чтоб поднять еще цену; но он, оказалось, пришел с другими намерениями и спросил меня деловым образом, буду ли я покупать у него тетерю.

— Неси, — говорю я ему.

— Да она еще в лесу, в ловушках. Коли возьмешь, так пойду, ловушки далеко…

— А сколько ты хочешь за тетерю?

— Двадцать копеек! — вымолвил он.

У меня мелькнула мысль, и я предложил Андрею взять меня с собою в лес на ловушки.

— Так что. Пойдем! Пищаль есть у тебя?

Я показал ему на ружье, и через четверть часа мы отправились в лес смотреть ловушки.

Торжественно, с пищалями в руках, выходим из деревни и входим в лес.

Тихий бор, высокие с голыми толстыми стволами сосны, тихий шум ветерка в пышных вершинах наверху, белый снег среди деревьев, и полная тишина почти мертвого, недвижного леса. И это сразу, тут же за деревнею, и мы словно уже в другом мире.

Андрей знает этот мрачный лес, как пять перстов на руке, и я спокойно иду за ним. Неслышно скользит он под этими зелеными сводами с винтовкою на плече, в коротенькой шерстяной вязаной безрукавочке, какие носят промышленники-зыряне.

Маленькая фигурка, но смелая; карапуз всего на аршин от земли, а уж промышленник-охотник; и я невольно проникаюсь к нему почтением.

— Это что? Как будто кто чиркнул? — спрашиваю.

— Это векша бегает; теперь она негодна, — отвечает он важно.

И я чувствую, что он привык уже к этим, едва слышным тревожным звукам соснового бора, и проходит мимо них равнодушно, спокойно.

— Скоро ловушки? — спрашиваю я, когда мы прошли версты две.

— Нет, что ты, далеко еще! Какая птица у самой деревни?

Я уже раскаиваюсь, что не узнал от него раньше про расстояние, и что, пожалуй, не выберешься к деревне и к вечеру. Но мне стыдно спрашивать об этом такого карапузика, и я покорно следую за ним.

Опять тишина, опять узкая тропа среди громадных желтых стволов сосен, и опять слабые звуки зверя и птицы: то вспорхнет где тетерька осторожная, приютившаяся на сучке дерева, то задолбит черный дятел.

Как вдруг мой спутник — проводник остановился.

— Смотри! — указывает он на снежную дорожку.

Я нагибаюсь и вижу, будто прошел по тропинке босой человек.

— Медведь! — И мальчик снова беззаботно шествует далее, не обращая внимания на след страшного зверя.

— Ты не боишься, Андрей?

— Зачем мне бояться зверя? — спокойно отвечает мальчик.

— Как зачем? — удивляюсь я: — а затем, что он нападает на человека.

— То нападает, — отвечает он резонно, — на охотника, который его бьет, а я еще его не тронул рукою. Медведь — зверь умный, он никогда зря на человека не бросается; бабу, девку ни за что не тронет; я его не трону, зачем он на меня полезет?

И это „я его не трону“ было так потешно слышать, что я невольно рассмеялся. Но рассмеялся так, чтобы не заметил мой Андрей, который сразу, как мы тронулись с ним в этот лес, из задорного мальчика превратился в серьезного охотника.

Так мы шли порядочно времени, пока тропинка не привела нас на обрыв какой-то речки. Места сразу сделались веселыми: увалы разнообразили местность; белый мох красил голую, обтаявшую землю.

Тут, на этих лесных увалах, с белым мхом в виде ковров, на припеке солнышка, и были расставлены у Андрея ловушки на птицу.