Андрей Зарин - Кровавый пир

– Мне везде хорошо, где нет тебя, – ответила она, – а где ты, там я гроба ищу!

Краска прилила к лицу Василия.

– За что поносишь меня? Я ли не люблю тебя? Вспомни, как миловала меня. Али я другим стал?

– Не напоминай! – вскрикнула она, подымая руки. – За то я проклята! Лучше бы убил меня тогда отец мой, чем такую срамоту терпеть!

– В чем срамота? Я тебя не обидел; я люблю тебя и повенчаюсь с тобою. По закону жить буду, а не насильничать!

– Никогда! – пылко ответила Наташа. – Батюшка за гробом проклянет! Прочь, разбойник! Не коснись меня! Прочь!

– Что ты? Али очумела?.. – раздражаясь, сказал Василий.

– Прочь, прочь!

Василий двинулся к ней с усмешкой.

– Брось! Ты моя и моей будешь! Честью не хочешь, силой моя будешь. Не противься! – он протянул к ней руки и коснулся ее.

Словно порох от прикосновения фитиля, вспыхнул он, коснувшись ее, и вся сдержанность его исчезла.

– Моею будешь! – прохрипел он, обхватывая Наташу.

– Никогда! – с нечеловеческой силою она отстранилась от него, но он повалил ее на лавку.

– Моя будешь!..

Она молча боролась. Вдруг рука ее нащупала у него за поясом рукоять ножа. Она выхватила его и всадила Василию в плечо.

– Вот тебе!

Василий невольно отскочил. Рука у него бессильно повисла.

– Пожди ж! – проговорил он сдавленным голосом.

– Атаман, – закричал Кривой, – иди скорее! В круг зовут!

– Пожди ж! – повторил Василий, идя из баньки. Кровь широкой струею текла из раны, заливая ему кафтан.

Выйдя на двор, он быстро с помощью Кривого накрепко перевязал рану и пошел в город.

Там волновались казаки, составив раду. Василий вошел в круг и поклонился.

– Мы тебя трогать не будем, – заговорили старшины, – скажи только, что нам делать. Слышь, услыхали, князь Барятинский сюда идет!

– Я говорю, тут его встретить. Бой дать! – сказал Гришка.

– Молчи, пес! – закричал на него Харитонов. – Он нас перебить хочет!

– В воду его!

– А ты как мыслишь?

Василий поклонился:

– Ваша воля, громада! Думаю, уходить лучше, чтобы побольше силы набраться.

– Что, видишь? Вот и он говорит! На Ломов, братцы!

– На Ломов! – закричали казаки.

– А я не дам своих казаков! – заявил охмелевший Гришка.

– Ты? Своих? Ах ты пес корявый! – загалдели казаки. – Мы тебя не вольны сместить, что ли?

– В воду его!

– Повесить!

– Тащи, братцы!

– Послушайте, православные! – заговорил было Гришка, но казаки накинулись на него и потащили к воде.

– А ты что делать будешь, с нами пойдешь? – спросил Харитонов. – Нас тыща. Мы Ломов возьмем, больше народу будет. Дальше пойдем!

Василий поклонился.

– Нет, – ответил он, – я до батюшки Степана Тимофеевича пойду. С ним буду дело делать.

– Да где он‑то, голубь наш?

– В Царицыне, слышь!

– Ну, ин! – сказал Харитонов. – Ведь мы, казаки, людей не неволим. Вольно Гришке было в атаманство лезть! Иди себе!

Василий вышел из круга.

Да! Доберется он до Царицына к Стеньке Разину, а там с ним вместе на Дон махнет!

– Готовь коней! – сказал он Кривому.

– А теперя куда поедем? – спросил он.

– К атаману! В Царицын!

– Ну, ин! Обернулось на худой конец наше дело! – вздохнул он.

Василий прошел в баньку и с злобной усмешкой обратился к Наташе.

– Ну, королевна, опять ехать надоть! – сказал он. – Как повелишь, вязать тебя али вольной волею поедешь?

– Убей меня лучше, – ответила она.

– Ну, это нет! – сказал Василий и спросил снова: – Вязать, что ли?

– Вяжи! – сказала Наташа. – Я бежать буду пытаться.

– Бежать? Ишь ты, хитрая! Ну, ин, перевяжем!

Василий вышел отдать приказания.

Казаки торопились. Одни бегали по городу, наскоро грабя обывательские дома, другие седлали коней, увязывали торока. Всюду виднелись поспешность и уныние.

На задах, на огородах кто‑то уныло выводил:

Василий поторопил Кривого и вернулся в баню.

Тоска острой болью сжала его сердце. Тайное предчувствие беды охватило его невыразимою грустью. Жизнь, вся жизнь сгублена, и никакой отрады… А песня тянулась уныло, жалобно:

Ох, не отстать!.. Василий прислонился головою к стене и прижал руку к сердцу. Словно рвалось оно на части! Даже не чувствовался палящий зной раны. Неужто так и не полюбит? Не может быть! Не ржавеет старая любовь! Он заслужит ее… Доехать бы до Дона, а там…

– Атаман, все готово! – сказал Кривой. – Коней сюда подвел.

– Веди красавицу‑то, – глухо сказал Василий и прибавил: – Осторожно веди!

словно пел панихиду чей‑то голос, надрывая душу.

– Заткни этому псу глотку! – крикнул Василий Тупорылу. – Чего воет, ровно по покойнике!..

Тупорыл прыгнул через тын.

и голос вдруг сразу смолк, после чего вокруг словно настала мертвая тишина.

Кривой и Горемычный под руки вывели Наташу.

– Осторожно! – приказал Василий. – Сади в седло и прикрепи!

Ее посадили. Она не сопротивлялась, только глаза ее, как звезды, горели на бледном лице, и Василий невольно отворачивался от них.

Перед ней, перед своей пленницей, он был жалок. Лицо его было также бледно. Не знавшие сна глаза смотрели тускло. Кафтан, залитый кровью, с оторванным рукавом, казался ветошью, а туго перевязанное кровавыми тряпками плечо прибавило ему еще более убогий вид.

– На конь! – приказал он, и они, привязав в середину Наташу, медленно выехали из посада за надолбы. Казаки строились в колонны, готовясь выходить тоже, чтобы идти на Ломов от преследования князя Барятинского.

Василий подал знак, и они поскакали, но на этот раз скакать было неизмеримо трудно. Рана давала себя знать.

Василий приказал остановиться у первого поселка и позвал знахаря. К нему пришел седой мельник. Он промыл Василию рану, наложил на нее жеваных листьев, перевязал, и Василию словно бы полегчало.

Они поскакали дальше.

– Саратов‑то, смотри, объезжать надоть? – сказал Кривой.

– А то как же! Его уже взяли! – ответил Василий.

Они скакали четыре дня, давая себе только малый роздых.

– Близко теперь, – говорил Кривой, готовя коней скакать дальше после вечернего отдыха. – Гляди, ночь‑то какая! Ровно день!

– Завтра ввечеру будем, – сказал Тупорыл.

Василий покачал головою:

– Чует мое сердце что‑то недоброе, братцы!

– Брось, атаман, забабился ты! – весело ответил Кривой.

– Вот ужо подле батюшки оправишься. Едем, что ли!

Он вскочил на коня: