Андрей Зарин - Казнь

И она, вероятно, предпочла бы всякую болезнь, даже смертельную, этому неожиданному удару.

Человек расстался с жизнью без покаяния, не простив людям и не прощенный ими. Может быть, за час, за минуту она роптала на него и корила его; может быть, даже в тот момент, когда над ним, отцом ее Лизы, была занесена рука убийцы, она желала от него избавиться. При этой мысли нервный комок подкатывался к ее горлу, душил ее, и она вся трепетала от суеверного страха. И кто убийцы?.. В тот день на этой же веранде… так же светило солнце… из сада доносился голос Лизы, и вдруг явился он! Он! В ту самую минуту, когда она о нем думала! Как пылало его лицо, как сверкали его глаза… Разве можно забыть такое лицо? И когда он заговорил, разве не был голос его полон угрозы? Она ведь знает, как он вспыльчив, он все мог, все!.. Нет, не из‑за угла; но если они ночью встретились и он вспылил… и разве он не грозил?.. И все она!.. Изменница, клятвопреступница… Разве была она честной женою, всегда ропща и тоскуя? И вот – казнь!..

Она в изнеможении прислонила голову к высокой спинке венского кресла.

– Анна Ивановна, – на веранду вышла разгоряченная от суеты Вера Сергеевна, – я Лизино все имущество забираю. И теплое, потому что… – Но, увидев, что Анна Ивановна делает усилие улыбнуться ей сквозь слезы, она подбежала к ней и заговорила с тревогой: – Опять, опять! Душечка, милая вы моя, да когда же вы перестанете так убиваться? Ну, что с вами, что пришло опять на память? Какие грехи? – она стала подле нее на колени и гладила ее бледные руки. Анна Ивановна поборола свою тоску и улыбнулась.

– Добрая девочка, – тихо сказала она, – и за что вы так меня полюбили?

– За все! – ответила Вера. – С вами с одной я чувствую себя так же свободно, как наедине с собой. И знаете, – впрочем, я уже говорила вам об этом, – я полюбила вас еще тогда, когда вы кончали гимназию, а я еще была маленькой девчонкой в шестом классе. Вон когда!

Анна Ивановна нежно положила свою руку на ее голову.

– Золотое сердце, вы для меня столько сделали в эти дни, что я не заплачу вам всей жизнью…

– Тсс! – Вера подняла кверху палец. – Об этом ни слова! Когда мы переедем к нам, тогда я спрошу у вас расчет. Прежде всего вы должны будете много есть, – Вера отогнула палец, – потом… Что вам, Иван, надобно? – прервала она свою речь, увидя стоящего в дверях Ивана.

– Виват, – сказал он, переминаясь, – там барыню просят, хотят беспременно видеть…

– Кто? – спросила Анна Ивановна. Вера поднялась с коленей, но еще не разжала руки с одним отогнутым пальцем.

Иван опять замялся.

– Все они – с, Николай Петрович! Шумят!

– Он! – вздрогнув всем телом, воскликнула Анна и торопливо, испуганно сказала: – Нет, нет, только не теперь! Скажите, что не могу… скажите – больна, занята!.. Вера! – она судорожно схватила ее за руку; Вера испугалась, увидев ее побледневшее лицо. – Скажите ему, подите сами. Скажите, что я не могу… чтобы он уехал. Да! – прибавила она твердо. – Уехал, уехал! – и, толкнув Веру, она снова опустилась в кресло в полном изнеможении.

Вера немедля, почти вслед за Иваном, вошла в гостиную и там увидела Николая. Он ходил и, смеясь, разговаривал с Силиным. Его смех после волнения Анны возмутил Веру. Она вся вспыхнула, окликнув его, но тотчас смутилась, увидев его лицо. Оно было радостно, когда он обернулся, и вдруг побледнело, словно вся кровь сразу отлила от него, а глаза растерянно устремились на Веру. Он даже не поздоровался с нею.

– Вы от Анны Ивановны? Что с ней? Она примет?

– Нет! – ответила Вера. – Она больна, она никого не может видеть, а вас… – она запнулась.

– В особенности? – с горечью подсказал Николай, и глаза его сверкнули.

– Нет! – тряхнув головою, решительно ответила Вера. – Она просит вас уехать.

Николай отшатнулся и повторил:

– Уехать?

Вера, совсем смутившись, только кивнула ему.

– Нет, нет и нет! – сказал он резко. – Я сейчас не буду назойлив, но я должен видеть Анну Ивановну и говорить с нею!

Иван стоял в дверях, и по губам его скользила насмешливая улыбка.

Силин с удивлением смотрел то на Николая, то на Веру, и, когда та поспешно ушла из комнаты, он обратился к Николаю:

– С чего ты разорался, скажи на милость? Вот уж не думал‑то! – он покачал головою и, подмигивая, прибавил: – Пережди! А ты сразу в карьер!..

Николай, не слушая его, повернулся и быстро пошел к сеням. У двери, будто возясь с ключом, его задержал Иван.

– Барыня думает, что это ваше дело, – произнес он тихо, но четко. Николай замер и гневно взглянул на Ивана; тот смотрел ему прямо в глаза, и в его взгляде Николай опять увидел непримиримую злобу.

– Да и мне тоже сдается, – добавил он нагло, распахивая дверь, – пожалуйте!

– Каналья! – задыхаясь, сказал Николай и с силою ударил по наглому лицу лакея.

В ту же минуту он одумался и растерянно остановился.

– Иван, простите меня! – виновато произнес он, но Иван, зажав нос рукою, сквозь пальцы которой сочилась кровь, свистящим от злобы голосом ответил:

– Помилуйте, Николай Петрович, нешто мы люди. Нас только бить можно да мораль про нас пущать. Смеем ли мы… – и, быстро повернувшись, оставил сени.

В страшном упадке настроения вернулся домой Николай.

– Ты там был? – с укором и тревогою спросил его Яков.

Николай швырнул шляпу.

– Там! Все меня подозревают, все! Даже их хам, Иван! Я ему морду разбил!

– Николай?!

– Да, да! Так‑таки и разбил! И жалею, что мало. Она не приняла, выслала Веру Сергеевну сказать: уезжайте! А этот скот вдруг мне в лицо: «Барыня думает, что вы, да и я то же думаю». Я – бац! Ах! – он схватился руками за голову. – Если Захаров завтра не признается, я пойду и сам донесу на него. Я не могу больше, не могу! Она завтра едет. Черт! – он топнул ногою. – Я не могу ехать за нею. Яша, что мне делать? – он опустился на стул и обхватил голову руками.

– Ждать, – ответил Яков, – успокоиться и ждать. Ты так волнуешься, что тебя можно счесть за убийцу. И из‑за чего? – добавил он задумчиво.

– Из‑за всей жизни! – пылко ответил Николай. – Ты или не знаешь, или не можешь понять этого!

– Мне кажется, – сказал Яков, – есть вещи в жизни, которые не берутся с бою. И потом, зачем тебе ее сейчас надо видеть?

– Убедить, что не я!

– Захаров скажет, и все объяснится.

– Ну, а мне тяжела каждая минута сомнения.

– Почем ты знаешь ее мысли?

– Я чувствую! В последний раз я был так резок…

– Замечательно, – с грустным, ласковым укором сказал Яков, – все время ты склоняешь я: я, меня, мне. Подумай же и о ней. Пусть она подозревает; значит, ты ей теперь ужасен. Так? Не пугай же ее; дай отдохнуть ее душе. А у тебя только ты! – Яков резко встал со стула и прошел в контору, где Грузов с усиленным вниманием разграфлял лист бумаги.