Лев Толстой - Андроид Каренина

— Вы знаете? Кити приедет сюда и проведет со мною лето.

— Право? — сказал он, вспыхнув, и тотчас же, чтобы переменить разговор, обратился к Дарье Александровне с вопросом:

— Так прислать вам двух коров? Я слышал от Стивы, что у вас возникли проблемы с II/Доильным аппаратом/47. Если вы хотите считаться, то извольте заплатить мне по пяти рублей в месяц, если вам не совестно.

— Нет, благодарю. У нас устроилось.

И Левин, чтобы только отвлечь разговор, изложил Дарье Александровне теорию молочного хозяйства, состоящую в том, что корова есть только машина для переработки корма в молоко, и т. д.

Он говорил это и страстно желал услыхать подробности о Кити и вместе боялся этого. Ему страшно было, что расстроится приобретенное им с таким трудом спокойствие.

— Да, но, впрочем, за всем этим надо следить, а кто же будет? — неохотно отвечала Дарья Александровна.

— Прошу прощения, — вмешался в разговор Сократ, Долли и Левин посмотрели на робота; растерявшись от всеобщего внимания, он начал растерянно щелкать тумблером на своем бедре, переключая его из позиции «вкл.» в позицию «выкл.».

— Я провел детальный анализ происхождения этих роботов-червей. Не могу решить: если правда, что эти машины просто-напросто крупные модели кощеев, которыми заразили землю, то зачем это было сделано? По какой причине простые роботы СНУ выросли до таких размеров? И… как?

— Ах, боже мой! — воскликнула Доличка.

«И, быть может, Министерство еще что-то скрывает от нас?» — подумал Левин, но вслух об этом не сказал ни Долли, ни даже Сократу.

— Кити написала мне в своем последнем сообщении, что ничего так не желает, как уединения и спокойствия, — сказала Долли после наступившего молчания.

— А что, здоровье ее лучше? — с волнением спросил Левин.

— Слава богу, она совсем поправилась. Я никогда не верила, чтоб у нее была грудная болезнь.

— Ах, я очень рад! — сказал Левин, и что-то трогательное, беспомощное показалось Долли в его лице в то время, как он сказал это и молча смотрел на нее.

— Послушайте, Константин Дмитрич, — сказала Дарья Александровна, улыбаясь своею доброю и несколько насмешливою улыбкой, — за что вы сердитесь на Кити?

— Я? Я не сержусь, — сказал Левин.

— Нет, вы сердитесь. Отчего вы не заехали ни к нам, ни к ним, когда были в Москве?

— Дарья Александровна, — сказал он, краснея до корней волос, — я удивляюсь даже, что вы, с вашею добротой, не чувствуете этого. Как вам просто не жалко меня, когда вы знаете…

— Что я знаю?

— Знаете, что я делал предложение и что мне отказано, — проговорил Левин, и вся та нежность, которую минуту тому назад он чувствовал к Кити, заменилась в душе его чувством злобы за оскорбление.

— Почему же вы думаете, что я знаю?

— Потому что все это знают.

— Вот уж в этом вы ошибаетесь; я не знала этого, хотя и догадывалась.

— А! ну так вы теперь знаете.

— Я знала только то, что что-то было, что ее ужасно мучило, и что она просила меня никогда не говорить об этом. А если она не сказала мне, то она никому не говорила. Но что же у вас было? Скажите мне.

— Я вам сказал, что было.

— Когда?

— Когда я был в последний раз у вас.

— А знаете, что я вам скажу, — сказала Дарья Александровна, — мне ее ужасно, ужасно жалко. Вы страдаете только от гордости…

— Может быть, — сказал Левин, — но…

Она перебила его:

— Но ее, бедняжку, мне ужасно и ужасно жалко. Теперь я все понимаю.

— Ну, Дарья Александровна, вы меня извините, — сказал он, вставая. — Прощайте! Дарья Александровна, до свиданья.

— Нет, постойте, — сказала она, схватывая его за рукав. — Постойте, садитесь.

— Пожалуйста, пожалуйста, не будем говорить об этом, — сказал он, садясь и вместе с тем чувствуя, что в сердце его поднимается и шевелится казавшаяся ему похороненною надежда.

— Если б я вас не любила, — сказала Дарья Александровна, и слезы выступили ей на глаза, — если б я вас не знала, как я вас знаю…

Казавшееся мертвым чувство оживало все более и более, поднималось и завладевало сердцем Левина.

— Да, я теперь все поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает все на слово, — у девушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что сказать.

— Да, если сердце не говорит…

— Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение…

— Ну, это не совсем так.

— Все равно, вы делаете предложение, когда ваша любовь созрела или когда у вас между двумя выбираемыми совершился перевес. А девушку не спрашивают. Хотят, чтоб она сама выбирала, а она не может выбрать и только отвечает: да и нет.

«Да, выбор между мной и Вронским», — подумал Левин, и оживавший в душе его мертвец опять умер и только мучительно давил его сердце. Сократ с несвойственной роботам нежностью приобнял понурого хозяина, когда тот вспомнил ответ Кити. Она сказала: «Нет, это не может быть…»

— Дарья Александровна, — сказал он сухо, — я ценю вашу доверенность ко мне; я думаю, что вы ошибаетесь. Но, прав я или неправ, эта гордость, которую вы так презираете, делает то, что для меня всякая мысль о Катерине Александровне невозможна, — вы понимаете, совершенно невозможна.

— Я только одно еще скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих детей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела сказать, что ее отказ в ту минуту ничего не доказывает.

— Я не знаю! — вскакивая, сказал Левин. — Если бы вы знали, как вы больно мне делаете! Все равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер…

— Как вы смешны, — сказала Дарья Александровна с грустною усмешкой, несмотря на волнение Левина. — Да, я теперь все больше и больше понимаю, — продолжала она задумчиво. — Так вы не приедете к нам, когда Кити будет?

— Нет, не приеду. Разумеется, я не буду избегать Катерины Александровны, но, где могу, постараюсь избавить ее от неприятности моего присутствия.

— Очень, очень вы смешны, — повторила Дарья Александровна, с нежностью вглядываясь в его лицо.

Левин и Сократ объявили о том, что пора ехать; Долли вместе со своим роботом вышли во двор проводить их. Прежде чем вернуться в дом, Долли остановилась и вдруг услышала слабый, но вполне отчетливый шум неподалеку: «Тика-тика-тика… Тика-ти-ка-тика… Тикатикатикатика…»