Прасковья Анненкова - Воспоминания

Когда я наконец сознала всю истину, слушая жену Виктора Васильевича, я потеряла голову и не могла положительно сообразить, что мне делать. Всего ужаснее была мысль, что могли увезти осужденных не в Сибирь, а в одну из крепостей, и там оставить их, если не навсегда, то надолго. Я знала, что всего более их пугала возможность оставаться в крепости, и все они смотрели, как на большое облегчение их участи, если их сошлют в Сибирь. Сама я вполне разделяла их страхи и опасения и в эту минуту сгорала желанием и нетерпением узнать, куда их увезли.

Тогда я вспомнила, что Николай Николаевич Анненков, которого раньше не было в Петербурге, должен был вернуться в это время. Он был адъютантом при великом князе Михаиле Павловиче. Я послала за извозчиком и приказала везти себя во дворец. Приходилось делать большой объезд, чтобы переехать Неву в том месте, где уже встал лед, это, кажется, было около Смольного. Хозяйка квартиры уговаривала меня подождать до утра и убеждала, что мне необходимо одеться, но я отвечала, что она с ума сошла, что я одета очень хорошо, позабыв совершенно и не сознавая, что на мне был надет старый халат Ивана Александровича, который я очень любила, но в котором, конечно, невозможно было показаться во дворец. Хозяйка, испугавшись, видя меня в таком состоянии, более не противоречила, и через час (то было еще раннее утро, часов восемь) я была во дворце великого князя. Там в мужском халате вбежала я в ярко освещенный зал, где в то время находился Николай Николаевич Анненков и множество военных. Он бросился ко мне навстречу, обнял и увлек в другую комнату, стараясь успокоить (потом он говорил, что был уверен в эту минуту, что я помешалась). Я умоляла сказать, куда могли увезти Ивана Александровича – в Сибирь или в крепость. Он уверял, что не знает, но дал слово известить меня и, действительно, через час, не позже, после того, как я уехала от него, дал знать, что увезли в Сибирь. Я осталась глубоко благодарна Николаю Николаевичу за участие, которое он оказал мне в эту ужасную для меня минуту.

От него я поехала к Титову, и как только получила известие, что Иван Александрович отправлен в Сибирь, так просила Титова послать за лошадьми, и мы тотчас же поскакали с ним на первую станцию, но, как и надо было ожидать, никого уже там не застали (К. Ф. Муравьева и невестка ее, Александра Григорьевна, рожденная гр. Чернышева, виделись со своими на первой станции). Титов спросил почтовую книгу, там была записана только фамилия фельдъегеря Желдыбина и города: Омск, Красноярск, Иркутск.

(Да, вот еще. Недалеко от Вятки отец твой встретил почтальона, молодого мальчика, лет 19, просил его зайти ко мне в Москве, сказать, что он видел его здоровым. Я дала почтальону 25 рублей.)

Фельдъегерь Желдыбин был ужасный человек. Он обходился жестоко с теми, кого вез, не давал им ни есть, ни отдохнуть, бил ямщиков и загонял несколько лошадей. И все это для того, чтобы успеть доскакать с одними до места назначения, кажется, до Иркутска, и вернуться за другими: так соблазнительны были для этого изверга прогоны и разные сбережения от сданных на его руки арестантов. Как ни был смел его расчет, однако же, удался. Позднее Иван Иванович Пущин был отправлен с этим самым фельдъегерем. Так он, когда вез Пущина, так избил ямщика своей саблей, что ямщик вскоре умер. Он за это был под судом.

Мало, что этот зверь Желдыбин заставлял беспощадно мчаться первые жертвы свои, но он еще чуть не заморозил всех. Никто из них не имел шубы. Иван Александрович был в офицерской шинели, между тем морозы стояли жестокие, и у него руки, и особенно ноги, закованные в железо, распухли страшным образом. А главное, с ним не было денег, так что на одной из станций он отдал свой носовой платок женщине, которая накормила его. (Фельдъегерь нигде не кормил их, только в Вятке губернатор велел накормить, и дали порядочный обед.)

Впрочем, Муравьевым, которых ждали на первой станции мать их, Екатерина Федоровна, и жена Никиты, Александра Григорьевна, было передано много денег, и они при первой возможности, когда только можно было запастись теплым платьем и всем необходимым, делились со своими товарищами. Екатерина Федоровна задарила также и Желдыбина, но и это не помогло. Он до самого Омска мчался, не обращая внимания на то, что его упрашивали остановиться где-нибудь, чтобы купить еще теплого платья. Только в Омске удалось им это сделать. Тут был Степан Михайлович Семенов, участвовавший также в их обществе, но переведенный в Омск на службу. Семенов купил им сибирские шубы-дохи. Тут их накормили очень хорошо и наделили запасами провизии на дорогу.

«Соединиться или умереть» – Встреча в дилижансе – Равнодушие Анны Ивановны к судьбе сына – Неудача с паспортом – Интриги родственников – История с шестьюдесятью тысячами – Костюмированный бал – Решение обратиться к императору

Вернувшись домой, после напрасной поездки на станцию, я тотчас же взяла билет в дилижанс и на другой день выехала. Перед отъездом, однако ж, успела получить через одного из солдат в крепости записку от Ивана Александровича, в которой было сказано: «Соединиться или умереть».

В дилижансе со мною ехал полковник Глазенап и кавалергардский офицер. Они говорили по-французски и все время о том, что происходило 14 декабря. Я с любопытством слушала их. Полковник спросил, много ли было кавалергардов, замешанных в этой истории. Кавалергард отвечал, что довольно, но что более всего они сожалеют об Анненкове, которого очень любили в полку. При этом я не могла выдержать более и зарыдала. Это их очень удивило и заинтересовало, как видно, потому что, когда мы встретились на следующей станции с знакомыми мне французами, они тотчас же спросили их, кто я такая. После этого были очень любезны со мной и предупредительны, оказывали мне разные маленькие услуги. На одной из станций, где был большой зал, кавалергард сказал мне, что тут недавно Анненков давал им великолепный обед, где много было выпито шампанского…

Вернувшись в Москву, я прямо поехала в дом Анны Ивановны Анненковой. Она уже знала, что сын ее отправлен в Сибирь, казалась опечаленною, даже плакала, но не предавалась горю. Напротив, еще утешала меня и всячески старалась рассеять мои мрачные мысли, но, несмотря на все ее старания, я ни на минуту не могла забыть, что Ивана Александровича везут закованного в Сибирь. В это время воображение мое следовало за ним и рисовало самые ужасные картины. Я впала в болезненное состояние, лишилась совершенно сна и аппетита. У меня оставалось только одно желание, одна мысль, на которой я вся и сосредоточилась, это ехать в Сибирь во что бы то ни стало. А Анна Ивановна все меня отговаривала. То путала Сибирью, представляя все ужасы страны дикой, холодной, уверяя, что я не в состоянии буду ни преодолеть все трудности такого дальнего путешествия, ни вынести всех лишений, какие меня там ожидают; то утешала меня тем, что сын ее не может долго оставаться в ссылке, и уверяла, что он должен возвратиться не позднее, как через два года.