Алексей Писемский - Мещане

Трахов во всю жизнь не бывал в таком унизительном положении, в каком очутился в настоящий вечер по милости супруги!

Глава IX

Независимо от присылки мужа, Татьяна Васильевна написала Бегушеву письмо, в котором умоляла его приехать к ней и, чтобы заманить "гурмана" кузена, прибавляла в постскриптуме, что именно для него будет приготовлен ужин самого изысканного свойства. Бегушев понимал, что не ехать к Траховым значило рассориться с ними на всю жизнь, а ему этого не хотелось, так как, при всем отвращении к Татьяне Васильевне, генерала он, по старой привычке, искренне любил. Приняв это в соображение, он велел им сказать через присланного к нему с письмом лакея, что "будет непременно!"

Вечером, часов в девять, граф вошел к дочери, что весьма редко с ним случалось. У Елизаветы Николаевны в это время сидел Бегушев.

- Вы поедете к Траховым? - спросил он его.

- Поеду! - отвечал ему тот с досадой.

- Пора! - сказал граф. - Я распорядился, чтобы карета была готова.

- Куда вы едете? - проговорила Елизавета Николаевна недовольным голосом: Бегушев обыкновенно просиживал у ней целые дни.

- На один родственный вечер, - объяснил он ей.

- Это вас папа все подговаривает: ему всегда куда-нибудь - только да из дому уехать! - продолжала с тем же недовольством Мерова.

- Почему же я?.. Нельзя же Александру Ивановичу не выезжать никуда! возразил граф.

- Я скажу сестре, чтобы она без нас посидела с вами, - проговорил Бегушев.

- Хорошо!.. Аделаида Ивановна такая добрая... Мы с ней гранпасьянс будем раскладывать!

- Отлично это! - одобрил Бегушев и зашел к сестре, которой сказав, что он едет к Траховым, просил ее, чтобы она провела вечер с Елизаветой Николаевной.

- Непременно!.. Очень рада тому! - полувоскликнула Аделаида Ивановна, сама до одурения скучавшая в своей комнате.

Бегушев, выйдя от сестры, прямо отправился садиться в экипаж. Граф Хвостиков последовал за ним и, видя, что Бегушев был в пальто, не удержался и спросил:

- Александр Иванович, вы не во фраке разве поедете?

- Вот еще что выдумали... Поеду я на дурацкое священнодействие Татьяны Васильевны во фраке!

- Но ловко ли это будет? - осмелился заметить граф.

- Отвяжитесь, пожалуйста! - обрезал его Бегушев.

Когда они подъехали к квартире Траховых и вошли, то генерал стоял уже на лестнице. С самого утра Татьяна Васильевна брюзжала на него за то, что будто бы он не постарался и не хотел устроить ей литературный вечер, и что, вероятно, никто к ним не приедет. Тщетно генерал уверял ее, что все будут; но вот, однако, наступил уже десятый час, а прибыли пока только Бегушев и граф Хвостиков.

- Представьте себе: этой кухарочки парижской - Чуйкиной все еще нет! сказал он им встревоженным голосом.

- Явится!.. Невозможно, чтобы не приехала, - успокоил его граф.

Татьяна Васильевна встретила Бегушева и Хвостикова с доброй улыбкой.

- Благодарю вас, благодарю! - говорила она, пожимая у того и у другого руку и вместе с тем благоухая аптекарскими травами.

- А ужин будет? - спросил ее злившийся в душе Бегушев.

- Будет!.. Будет!.. Ужасный вы человек, кузен!.. - воскликнула Татьяна Васильевна.

Вскоре приехал еще гость, господин с заломленной назад головой, в синем пенсне и очень нахально вошедший в гостиную.

- Господин Кликушин... театральный критик!.. - проговорил генерал, обращая эти слова более к Бегушеву.

Тот молча и издали поклонился критику, который ответил ему столь же сухо.

- А вы, конечно, знакомы? - поспешила прибавить Татьяна Васильевна графу.

- Давно! - отвечал тот.

- Давно! - подтвердил и критик, дружески мотнув головой графу.

Вслед за тем влетел как бы с цепи сорвавшийся Долгов.

- Опоздал? - спросил он.

- Нет, нет! - сказала ему Татьяна Васильевна и, отведя его в сторону, начала ему что-то такое толковать шепотом о пьесе своей. Долгов слушал ее с полнейшим вниманием; а между тем приехал новый гость, старенький-старенький старичок{310}.

- Вы видите, являюсь к моей ученице; вы мой выводок, - ваше первое произведение было напечатано в моем сборнике, - прошамкал он, подходя к Татьяне Васильевне.

- У вас, конечно!.. Еще бы мне не помнить этого; но то что же!.. То были фантазии молодой девушки!.. Теперешний же мой труд, - напротив, - вы не поверите, чего он мне стоил!.. - объясняла она ему.

- Я думаю, я думаю!.. - шамкал старичок.

- Мне удивительно, как я не ослепла!.. - продолжала Татьяна Васильевна. - Три года я училась и читала; сколько мне денег стоило скупить нужный исторический материал...

Генерал при этом слегка отдулся; он тоже помнил, чего и ему стоил этот материал: Татьяна Васильевна беспощадным образом гоняла его по книжным магазинам и ко всевозможным букинистам разыскивать и покупать старые, замаранные и каким-то погребом отзывающиеся книги, которые везя домой, генерал обыкновенно думал: "Есть ли что хуже на свете этих bas bleux!..* Лучше их всякая кокотка, всякая горничная, прачка!"

______________

* синих чулок!.. (франц.).

- Я не похожа на нынешних писателей, - продолжала объяснять Татьяна Васильевна старичку, - они любят описывать только то, что видят на улице, или какую-нибудь гадкую любовь...

- Нынешние писатели описывают то, что и в домах видят!.. - остановил ее критик, принявший несколько на свой счет фразу Татьяны Васильевны о том, что нынешние писатели изображают одни уличные сцены.

- А я против того мнения Татьяны Васильевны, - подхватил Бегушев, - что почему она называет любовь гадкою? Во все времена все великие писатели считали любовь за одно из самых поэтических, самых активных и приятных чувств человеческих. Против любви только те женщины, которых никогда никто не любил.

Генерал готов был расцеловать кузена за эту мысль, но вместе с тем и смутился немного: намек был слишком ясен!

- А сколько я писал прежде о любви! - зашамкал старичок. - Раз я в одном из моих стихотворений, описывая даму, говорю, что ее черные глаза загорелись во лбу, как два угля, и мой приятель мне печатно возражает, что глаза не во лбу, а подо лбом и что когда они горят, так должны быть красные, а не черные!.. Кто из нас прав, спрашиваю?

На этот вопрос старичка никто не ответил, кроме Бегушева.

- Вы правее вашего противника! - сказал он ему. - Но в нашем споре полагаю, что я прав; зачем же Татьяна Васильевна так унижает любовь?

- Не я унижаю, а вы, вы - мужчины; но успокойтесь, и в моей пьесе будет любовь, и даже незаконная, - ублажала она ужасного кузена.

Раздавшееся шушуканье в передней заставило генерала вскочить и уйти туда. На этот раз оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с себя бархатную, на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный голос. Офонькин в это время освободил себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как вешал ее на гвоздик принимавший платье лакей.