Алексей Писемский - Виновата ли она

- Что такое? - спросил я.

- К вам, сударь, бежал; у вас несчастье приключилось: Леонид Николаич очень нездоровы.

- Как, чем нездоров? - спросил я, сажая его к себе на пролетки и велев извозчику ехать как можно скорее.

- Сами не можем знать хорошенько; ночевать они дома не изволили, а сегодня на утре привезли в беспамятстве, все в крови; надобно полагать так, что из пистолета, видно, ранены.

"Только этого недоставало", - подумал я и очень хорошо все понял. Вчера он получил мое письмо о Лиде, а сегодня у него была, верно, дуэль с Курдюмовым. И как мне, тупоумному, было не догадаться еще вчера, что он замышляет что-то недоброе. Остановить его я имел тысячу средств: я бы его не пустил, уговорил, наконец, помирил бы их.

- Куда он ранен и опасно ли? - спросил я человека.

- Бог их, батюшка, знает; слышал, что кровь-то больна одолевает, доктор при них, не знаем, что будет. Они, как немного поочувствовались, сейчас приказали, чтоб за вами шли, я и побежал. Этакое на нас божеское посещение барин-то какой! Этакого, кажись, и не нажить другого. Ну, как что случится, сохрани бог, старая барыня не снесет этого: кричит теперь как полоумная на весь дом.

Приехав, я встретил в зале молодого человека, товарища Леонида некоего Гарновского, которого видел у него несколько раз и которого, как я заметил, он держал в полном у себя подчинении. Я догадался, что это был секундант.

- Жив ли? - спросил я его.

- Жив еще-с, - отвечал он.

- Не стыдно ли было вам участвовать в подобном деле, не предуведомив ни родных, ни меня, - сказал я ему.

- Что ж мне было делать, он взял с меня клятву; в этаких случаях нельзя отказываться, - отвечал он со слезами на глазах.

- Очень можно. Это была не дуэль, а подлое убийство. Леонид во всю жизнь пистолета не брал в руки, вы это знали, - так друзья не делают.

Молодой человек заплакал.

Я прошел в кабинет. Леонид лежал на своей кушетке вверх лицом, уже бледный, как мертвец, но в памяти. Увидев меня, он улыбнулся.

- Здравствуйте! Я вас давно жду, - сказал он, протягивая мне руку.

Я взял и незаметно пощупал пульс, который был неровен, но довольно еще силен. У изголовья стоял растерявшийся полковой медик, которого пригласили из ближайших казарм. Я спросил его потихоньку о состоянии больного; он отвечал, что рана в верхней части груди, пуля вышла, но кровотечение необыкновенно сильно, и вряд ли не повреждена сонная артерия. Я просил его съездить к университетским врачам, чтобы составить консилиум. Из дальних комнат слышались стоны и рыдания Марьи Виссарионовны. Ее, по распоряжению врача, не пускали к сыну.

- Сядьте около меня, - сказал Леонид, когда мы остались одни. Я сел.

- Я скрыл от вас мою проделку, - начал он слабым голосом, - вы бы мне помешали... а мне очень хотелось проучить этого негодяя... Не думал, что так кончится серьезно...

Я просил его не говорить и успокоиться.

- Ничего... часом раньше... часом позже... все равно... Не послали ли Лиде сказать; я этого не хочу... не сказывайте ей дольше... как можно дольше... Вы не оставьте ее... я на вас больше всех надеюсь... Мать тоже не оставьте... ой, зачем это она так громко рыдает, мне тошно и без того.

Я не в состоянии был владеть собой и заплакал.

- И вы туда же! Стыдно быть таким малодушным, - продолжал Леонид. Теперь мать будет за меня проклинать Лиду; вразумите ее и растолкуйте, что та ни в чем не виновата. Она вчера, говорят, так ее бранила, что ту полумертвую увезли домой. Там, в моей шкатулке, найдете вы записку, в которой я написал, чтобы Лиде отдали всю следующую мне часть из имения; настойте, чтобы это было сделано, а то она, пожалуй, без куска хлеба останется. Ой! Что-то хуже, слаб очень становлюсь... попросите ко мне мать.

Я пошел к Марье Виссарионовне; она лежала на диване, металась, рвала на себе волосы, платье; глаза у ней бегали, как у сумасшедшей, в лице были судороги. Около нее сидела Пионова, тоже вся в слезах.

- Леонид Николаич вас просит к себе, - сказал я.

- Что он - умер?.. умер?.. - спросила Марья Виссарионовна, вскочив.

- Напротив, им лучше, они желают только вас видеть.

Она быстро пошла, Пионова последовала за ней.

- Позвольте и мне; мне нельзя ее оставить в таком положении, отнеслась она ко мне.

Я ей ничего не отвечал. Мы все вместе вошли в кабинет. Марья Виссарионовна бросилась было к сыну на шею, но он ее тихо отвел.

- Нет, тут кровь, замараетесь, - сказал он.

- Кровь!.. Да, тут кровь, - проговорила она безумным голосам и, упав к нему на ноги, начала их целовать.

На лице Леонида изобразилась тоска.

- Марья Виссарионовна! Вы их беспокоите, - сказал я, подходя к ней.

- Chere amie!* Да вы сядьте, - произнесла Пионова.

______________

* Дорогой друг! (франц.).

- Да... да... я ничего... я сяду, - отвечала она и села.

Я и Пионова стали около нее; Леонид закрыл глаза. Прошло около четверти часа убийственного молчания, Марья Виссарионовна рыдала потихоньку.

Вдруг... во всю жизнь мою не забуду я этой сцены: умирающий открыл глаза, двинулся всем корпусом, сел и начал пристально глядеть на мать. Выражение лица его было какое-то торжественно-спокойное.

- Не плачьте, а тростите меня: я много против вас виноват, - начал он, - моею смертию вас бог наказывает за Лиду... вы погубили ее замужеством... За что?.. Это нехорошо. Родители должны быть равны к детям.

Марья Виссарионовна упала на руки Пионовой; в лице Леонида промелькнула как бы улыбка.

- Вы женщина умная, добрая, благородная; отец, умирая, просил вас об одном: не предаваться дружбе и любить всех детей одинаково. Он хорошо знал ваши недостатки; вы ни того, ни другого не исполнили.

Марья Виссарионовна начала сильнее рыдать.

- Загладьте хоть теперь, - начал опять Леонид, голос у него прерывался, - устройте Лиду... с мужем ей нельзя жить, он ее замучит... отдайте ей все мое состояние, я этого непременно хочу... А вы тоже оставьте ее в покое, отнесся он к Пионовой, - будет вам ее преследовать... Она вам ничего не сделала... Матери тоже женихов не сватайте; ей поздно уж выходить замуж.

Пионова обратила к нему умоляющий взор; Леонид грустно покачал головой.

- Я все знаю, - продолжал он. - Как вам покажется, - обратился он ко мне, - Лизавета Николаевна сватала матери своего родного брата, мальчишку двадцати двух лет, и уверяла, что он влюблен в нее, в пятидесятилетнюю женщину; влюблен! Какое дружеское ослепление!

С Марьей Виссарионовной сделался настоящий обморок, Пионова тоже опустилась в кресла. Леонид замолчал, лег и обернулся к стене.

- Пора мне и с собой рассчитаться... Священника! - проговорил он глухим голосом.

Я позвал горничных женщин и с помощью их вынес бесчувственную Марью Виссарионовну; Пионову тоже вывели в двои руки. Пришел священник, Леонид очень долго исповедовался, причастился и ни слова уже потом не говорил. Приехали медики, но было бесполезно: он умер.